Ворошилов осудил практику того, что военнослужащие, политработники слепо подчиняются командиру, в результате чего была потеряна бдительность, сделав выводы: «Товарищи, я делаю выводы из того, что у нас произошло в Рабоче-крестьянской Красной армии. В нашей Рабоче-крестьянской Красной армии были обнаружены на самых высоких и ответственных постах многочисленные и злостные враги народа. На протяжении ряда лет в центре и на местах они маскировались под честных коммунистов и беспартийных большевиков, скрывались под масками партийцев и большевиков, прикрываясь высокими чинами и званиями, они орудовали безнаказанно долгое время, будучи шпионами, предателями, фашистами. Эта продажная шайка преступников подготовляла убийство руководителей партии и правительства, насаждала шпионаж и вредительство во всей оборонной работе, организовывала заговоры, чтобы в момент нападения внешнего врага путем чудовищной измены нанести удар в спину нашей страны, в спину Рабоче-крестьянской Красной армии.» Он в конце призвал к бдительности, служению отечеству и передал слово Павлу Дыбенко, командующему войсками Сибирского военного округа, правому заговорщику.

Дыбенко вспомнил, как Тухачевский в 1923 г. отказывался подписать коллективное письмо против Троцкого (с которым у него тоже был конфликт), что он формировал свою группу еще с 1925 г., он поручился за командиров Федько и Улицкого (неслучайно, оба были правые из егоровской группы) и попытался противопоставить себя и своих друзей арестованных лицам: «Вот причины, которые дали мне возможность в 1931 г. у вас, т. Сталин, назвать Тухачевского мерзавцем, подлецом. У меня было много данных. Я думаю, что сейчас командный состав знает, какую кличку мне присвоили. Почему у нас как будто хуже дело шло, а у Якира и у Уборевича лучше? Потому что здесь, в центре, сидели враги и выставляли в красочном свете работу Уборевича и Якира. А Белова как называли? Ворошиловский фельдфебель. Какое название было Каширину? Это, говорят, ворошиловский унтер-офицер. А Левандовского как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Дыбенко как называли? Ворошиловский унтер-офицер. Я думаю, что достаточно данных о том, какую клевету на нас возводили. Заявляли, что мы безграмотные. Я заявляю Политбюро, что мы грамотнее их в военном деле, но нам не верили, нам заявляли, что вы дураки, идиоты.

Весь командный состав Белорусского округа в прошлом году проводил военную игру. Я доказывал о недопустимости методов в военной игре, которые проводил Уборевич. Что Уборевич сказал? Он сказал: «Дыбенко – солдафон, Дыбенко ничего не понимает». Уборевич ставил вопрос: «Ты дружишь с Беловым, ты знаешь, кто такой Белов? Белов – это идиот». Он старался политически его опорочить, говорил, что у Белова неизвестно какая физиономия. Я сказал: «Я был с Беловым 5 лет в Средней Азии и я знаю, кто такой Белов». Вот такие клички давали нам.»

Дыбенко рассказывал, как они своими действиями ослабляли обороноспособность неправильными установками, вредительской тактикой рассеянной стрельбы, отсутствием должной медицинской помощи в частях. Дыбенко заявлял, что сигнализировал об этих странных действиях военных, эти заявления осели где-то у Егорова. После него выступал Иван Кожанов, глава сил Черноморского флота, также заговорщик. Его выступление касалось разоблачению Ромуальда Муклевича, который ранее был начальником ВМС РККА, а затем в совнаркоме отвечал за отрасль судостроения. Он был арестован 28 мая. Кожанов рассказало разногласиях в деле морского строительства, что не раз был против Муклевича, а затем неожиданно сказал, что действующий нарком флота Орлов якобы не поддерживал их в этом намерении. А, затем Кожанов заявил, что сам Ворошилов препятствовал снятию Муклевича. Затем он сказал о кораблестроении: «Навредили очень много, в частности по кораблестроению, по приемке кораблей. В самом деле, построили такие, как сторожевики – корабли ни то ни се. Затем тральщики построили и принимают сейчас, когда они совершенно не являются тральщиками. Затем заставляют корабли принимать сейчас, когда Муклевича нет, заставляют принимать корабли небоеспособные.» Сталин спросил, кто вредил и Кожанов ответил, что кто-то из московского управления, он еще говорил о вредительстве, шпионаже, а затем ему намекнули, что он не чист:

«Голос. З. и. Р., который находится в НКВД, когда был поставлен вопрос, почему он себя не разоблачает, он сказал: «Не только я не разоблачаю; а Кожанов был в Японии и был связан с Путна, вместе с ним работал и себя не разоблачает». Меня интересует этот вопрос.

Кожанов. Я был в Японии с 1927 по 1930 г., был там в течение 3 лет секретарем парторганизации беспрерывно, несменяемым. Был там и Путна, очень непродолжительное время, Берзин знает, около года. Причем я боролся с Путна, а тут говорят, что я имел связь с Путна. Путна здесь есть, он может сказать; кроме того, в 1931 г. был в Лондоне, я был вместе с Левичевым. Я никакой связи с Путна не имел, наоборот, вел борьбу с ним в Японии». Кожанов лгал, находясь на ДВК в 1923 г. он был за троцкистов, потом после поражения легальной оппозиции перешел в нелегальную троцкистскую организацию, но об этом руководство страны еще не знало.

Далее выступал комдив Елисей Горячев, командир 6-го кавалерийского корпуса Белорусского военного округа, человек близкий к Уборевичу. До сих пор нельзя точно сказать был ли он заговорщиком, но судя по всему, да. Сначала он рассказывал о том, что приукрашивались успехи военной подготовки, навязывалась ошибочная тактика боя и наконец он сказал об отношении к Уборевичу: «Горячев. Вот этот же самый Смирнов, тот же самый Уборевич в Белорусском округе, они не только не пользовались никаким авторитетом, но, т. Сталин, я заявляю и вам, товарищ народный комиссар, что командный состав органически не мог выносить Уборевича, он его просто ненавидел. Поэтому, очевидно, ему было тяжело иногда работать.

Сталин. Все ли его ненавидели?

Горячев. Только единицы могли ему сочувствовать.

Голоса. Это не так. В рот ему смотрели.

Горячев. Мы же между собой обменивались; и я со всей ответственностью говорю, что в этом отношении ему было тяжело, он чувствовал себя не совсем ладно. Начальники Политуправления Булин и Бубнов могут подтвердить, что сочувствовали ему только единицы.

Голос. Это не так.»

Горячеву дважды указали, что он говорит неправду, но он будто этого не слышал и продолжал противопоставлять себя Уборевичу, рассказывал о нем негативные факты: отрыв от партийно-политической работы, презирал кавалерию, разбазаривал деньги выделенные на нужды армии, причем давал деньги тем, кто держал свои соединения в плохом состоянии (материально поощрялась плохая служба), назначались плохие командиры. Горячев объяснял почему эти безобразия оставались безнаказанными и неизвестными в центре: «Теперь ясно, почему сигналы не доходили туда, куда нужно. Потому что был замкнутый круг. Напишешь в НКВД – попадает врагам; напишешь Уборевичу – то же самое. Вот почему, товарищ народный комиссар, до вас ничего не доходило. Куда ни пишешь – нигде не пробьешься. Попадает к Гамарнику, Уборевичу, Левичеву; как видите, замкнутый круг.» С этим трудно не согласится, только сам Горячев вероятно входил в этот замкнутый круг.

Следом настала очередь комиссара 1-го ранга Петра Смирнова, члена Военного совета, начальника политуправления Ленинградского военного округа и правого заговорщика. Он заявлял, что были допущены ошибки, а политработников оттирали от важных вопросов: «Гамарника мы не знали, что он враг народа, ему говорили, круг замыкался, не догадывался, видно, народ. Я прямо скажу, что нас – политработников – к большим вопросам не допускали». Он утверждал, что пытался выступать против Тухачевского и Уборевича, но тщетно. Говорил о необходимости усиления политической работы и воспитания командиров-большевиков.

После него выступал Иван Лудри, заместитель начальника Морских сил РККА. Заговорщик и ближайший сообщник Ивана Кожанова, выступавшего ранее. Через несколько месяцев Лудри изобличит Кожанова как своего сообщника, но на момент проведения военного совета они оба еще пользовались доверием власти. Он решил добавить кое-что новое в обсуждение, подняв тему вредительства в научно-исследовательской работе, о конструкторском бюро. Лудри говорил, что Тухачевский присвоив себе почти монопольный контроль над новыми разработками военной техники и оружия, через Особое техбюро, посадил туда всяких авантюристов. Если были толковые наработки, то их выпуск затягивался, Лудри говорил: «На вооружении ничего нет. Даем план на 30 млн. План 1932 г., план 1933 г., план 1936 г. фактически один и тот же план. План остается планом. Работа ведется? Очевидно, нет. Следующий более серьезный вопрос – особой техники.» Речь шла о минах, торпедах, боевых катерах и т.д. На теме кадров он закончил и передал слово Исааку Гринбергу, члену военсовета 1-й авиационной армии резерва главного командования и заговорщику.

Гринберг осудил бездействие командиров и политработников, много знали и не сигнализировали и он добавил интересное о Гамарнике: «Я прямо скажу другой факт: не то, что Гамарник – враг, но я узнал совершенно случайно из беседы с т. Ильиным, который сидит здесь, о том, что Гамарник в 1923 г. не боролся за генеральную линию партии, а так, вроде болтался, а при возможности выступал за троцкистов.» Он также набросился на ряд военноначальников, за их пренебрежение политработой: « Вот т. Седякин, он здесь сидит, выступал он на пленуме Совета. Что он наговорил? Стенограммы, к сожалению, у меня нет. Но, грубо цитируя, он сказал, что политическая работа снижает технический уровень. Вот Яков Янович Алкснис, надо и его покритиковать. Он – очень преданный человек, много работает, но вот он выступал на совещании начальствующего состава МОНИ. Он говорил: «Устав германской армии говорит, что в бою военная воля должна быть значительно важнее рассудка». Он с этой теорией солидаризируется и эту теорию начинает произносить с данной ему трибуны. Как бы это сделать, чтобы больших людей поправлять?»

Далее говорил Михаил Левандовский, командующий Закавказским военным округом и троцкистский заговорщик. Он рассказал как «боролся» и «вытуривал» врагов из своего округа. По его словам, когда выпирали одних, прибывали другие, которые опирались на поддержку Фельдмана и Гамарника. Он нашел причину широкого проникновения врагов на важные должности: «Я хотел сказать о причинах, почему враги нашей партии, враги народа, предатели и изменники Рабочей-крестьянской Красной армии довольно продолжительное время находились в наших рядах. Здесь было сказано относительно ослабления роли политического аппарата в наших частях, в частности и в Закавказском военном округе». Затем у него состоялся диалог со Сталиным, который просил не спешить с выводами, насчет фамилий врагов: «Левандовский. В тех материалах, которые были розданы, там фигурируют фамилии некоторых товарищей, которых называли враги, – это Векличев, Тодорский. Мне кажется, надо потребовать, чтобы они рассказали, почему в устах врагов народа фигурируют их фамилии, почему враг называет их имена, почему он делает на них ставку.

Сталин. Мы как решаем вопрос об аресте? Бывают случаи, что называют фамилии, но могут назвать случайно. Мы проверяем. На пример, Ефимов назвал Кулика. Мы спросили: правильно он назвал? Он сказал, что он ошибся. «Почему?» – «Мне казалось, что его можно было бы завербовать». Вы говорите о Векличеве. Как он его назвал? Как человека, которого можно было бы завербовать.

Левандовский. Тодорский.

Сталин. Правильно. Они в ряду преступников могут назвать и наших людей. Многие из них, сидя, продолжают с нами борьбу, не всех выдают. Вы знаете, что Тухачевский часть выдал, потом стал больше выдавать. Фельдман часть выдал, потом стал больше называть. Корк не сразу назвал. Поэтому мы чувствуем большой долг ответственности, как бы не ошибиться. И мы вовсе не думаем, что каждая строчка показаний преступника для нас закон. Мы это проверяем перекрестно, всячески, потом совещаемся и после этого решаем вопрос.