Рассказав о показаниях Фельдмана и проанализировав доложенное, я начал ориентировать следователей при допросах больше внимания уделять вскрытию несомненно существующего в РККА военного заговора.

Во время моего доклада один из следователей Карелин покачивал головой и шепотом сказал, что «я поспешно делаю такие выводы и не должен так определенно говорить о Тухачевском и Якире».

А Леплевский бросил реплику: «Анализируете вы логично, а на деле еще очень далеки от таких результатов».

Я ответил: «Думаю, что сегодня получу от Фельдмана полное подтверждение своих выводов». На что Леплевский с еще большей едкостью сказал: «Ну-ну, посмотрим».79

Судя по всему потом Ушаков и Леплевский вместе закончили допрос. Фельдман рассказал им, кто сделал его государственным изменником и затем предателем родины: «В военно-троцкистский заговор я был вовлечен в начале 1932 г. в Москве ТУХАЧЕВСКИМ Михаилом Николаевичем. Вовлечению меня в эту организацию предшествовала обработка со стороны ТУХАЧЕВСКОГО, когда я был в Ленинграде в должности начальника штаба ЛВО, ТУХАЧЕВСКИЙ неоднократно в беседах со мной выказывал недовольство руководством армии – ВОРОШИЛОВЫМ. Высказывал ряд моментов о личных обидах, о недооценке его как крупного военного специалиста, о том, что в прошлые годы гражданской войны он, как командовавший фронтами, имел огромные заслуги и его ТРОЦКИЙ высоко ценил, а в теперешней обстановке его отодвигают на задний план. Эти разговоры происходили в Ленинграде и встречали с моей стороны должное сочувствие и одобрение. Приехав в конце августа 1931 года в Москву, приблизительно на месяц позже ТУХАЧЕВСКОГО, я был назначен на должность начальника Главного Управления РККА. При встречах и беседах с ТУХАЧЕВСКИМ в Москве он мне говорил, что хотя он вернулся обратно к руководству армией, все же к нему осталось прежнее отношение со стороны Наркома и руководства и что он намеревается, не ограничиваясь только разговорами, перейти к определенным действиям. Когда я спросил: какие это действия, он сказал мне, что в армии имеет много своих сторонников, у которых он пользуется большим доверием, и он намерен объединить вокруг себя этих командиров для борьбы против армейского руководства. Я, естественно, поинтересовался у него: на какой базе он сумеет этих командиров объединить, на что ТУХАЧЕВСКИЙ мне ответил, что среди высшего командного состава имеется много командиров – бывших троцкистов и вообще недовольных, которых можно объединить для борьбы против партии и правительства и назвал мне ряд таких командиров из бывших троцкистов.

ТУХАЧЕВСКИЙ предложил мне принять участие в этой борьбе.»80

Фельдман рассказал много подробностей про преступную деятельность Тухачквского: вербовка кадров в преступную организацию, связь с Троцким, связь с немцами, вредительство и наконец новые имена. Он назвал в качестве вовлеченных в заговор главу секцию военно-химической обороны Осоавиахима коринженера Якова Фишмана, командующего киевским военным округом командарма Иону Якира, командира 17-го стрелкового корпуса Вадима Гермониуса, начальника ГАУ РККА Николая Ефимова. Фельдман не смог дать однозначного ответа, был ли глава Белорусского военного округа Уборевич в заговоре.

И тут, снова на сцену выступает германская полиция, которая очень вовремя слила руководству СССР компромат на Тухачевского. Шелленберг вспоминал в «Лабиринте», что было сделано с имеющимися у них документами: «После тщательного изучения усовершенствованный таким образом «материал о Тухачевском» следовало передать чехословацкому генеральному штабу, поддерживавшему тесные связи с советским партийным руководством.

Однако позже Гейдрих избрал еще более надежный путь. Один из его наиболее доверенных людей, штандартенфюрер СС, был послан в Прагу, чтобы там установить контакты с одним из близких друзей тогдашнего президента Чехословакии Бенеша. Опираясь на полученную информацию, Бенеш написал личное письмо Сталину. Вскоре после этого через президента Бенеша пришел ответ из России с предложением связаться с одним из сотрудников русского посольства в Берлине. Так мы и сделали. Сотрудник посольства тотчас же вылетел в Москву и возвратился с доверенным лицом Сталина, снабженным специальными документами, подписанными шефом ГПУ Ежовым». Шелленберг прямо указывал, когда это было: «Это было в середине мая 1937 года.»

Таких «совпадений» не бывает. Это может служить лишним доказательством того, что НКВД Ежова и германская секретная полиция Гейдриха и Шелленберга взаимодействовали друг с другом в этой изящной комбинации. Они не полагались только на показания сообщников Тухачевского, они нанесли двойной удар, так, чтобы не оставить ему никаких шансов уцелеть. Это было сделано, неопровержимые доказательства военно-политического заговора и измены родине были на столе у Сталина.

Ежов выдал ордера на арест руководителя Осоавиахима Роберта Эйдмана и Михаила Тухачевского. Первый был арестован во время московской партконференции, второй в Куйбышеве, точные обстоятельства не установлены, но скорее всего это произошло в здании местного обкома, куда пришел к Постышеву. По одной версии он пытался застрелится, по другой его взяли без каких-либо проблем. В книге Валентина Лескова "Сталин и заговор Тухачевского" содержится такая история: «Получив ордер, начальник Куйбышевского управления НКВД майор Попашенко стал обсуждать ситуацию со своими заместителями, Деткиным и Михайловым. Когда они вошли в приемную первого секретаря горкома, Тухачевский сидел на стуле у стены, дожидаясь, когда его вызовет Постышев.

Попашенко шел впереди, выставляя бумажку ордера, точно щит, его замы топали позади, держа правые руки в карманах, где находились пистолеты со спущенным предохранителем.

Подойдя к Тухачевскому на расстояние нескольких шагов, Попашеко поднял правую руку с ордером вверх.

– Михаил Николаевич?

– Да, в чем дело?

– Вот ордер товарища Ежова! Вы арестованы»

Сотрудники Ежова бросились на маршала и, действуя рукоятями пистолетов, словно кастетами, свалили его на пол, отняли пистолет и надели наручники.

Затем выволокли в соседнюю комнату, осмотрели голову, заклеили пластырем поверхностную рану, велели снять форму, переодели в хороший серый костюм и ботинки.

Все документы рассовали по своим карманам, форму спрятали в сумку. После этого, не теряя времени понапрасну, вывели арестованного во двор и усадили в машину, на которой ему предстояло вернуться в Москву. Постышеву в двух словах Попашенко поведал о случившемся:

«Порядок, мы арестовали его! Он хотел нам оказать сопротивление, а потом застрелиться».