Если говорить о Багрицком, то как не вспомнить в этом ряду, скажем, Тиля Уленшпигеля?
Даже у Светлова мы найдем похожие мотивы — вспомните юную рабфаковку, грезящую о Жанне д’Арк…
Все это верно, но как при всем том своеобразна, как все-таки не похожа одна на другую романтическая поэзия Багрицкого и Тихонова, Светлова и Антокольского!
Да, этих поэтов многое связывает, в частности романтическое восприятие прошлого, интерес и любовь к прошедшим сквозь века образам мировой истории и литературы. Но в то же время у каждого из этих поэтов — поистине собственный мир.
Чтобы ясно почувствовать это, достаточно задуматься над тем, как каждый из них воспринимал революционные события, происходившие у него на глазах.
У Багрицкого — серебряные трубы революции, красные знамена над атакующими полками, дымящаяся под солнцем черноземная плоть земли, готовая принять в себя семена новой жизни. У Тихонова — сдержанная мужественная патетика простого солдатского подвига, клинка и тачанки, пыль под сапогами пехотинцев и копытами коней. У Светлова — прерывистый стук сердца под солдатской шинелью, боль прощаний и счастье встреч, грустно-ироническая усмешка бойца, потерявшего очки в момент атаки.
Свой собственный мир и у ранней романтической поэзии Антокольского. В нем не скачут кони и не гремят орудия гражданской войны, но и его озаряют грозовые молнии революционных битв. В нем слышатся воинственные кличи борющихся за свободу гёзов, бесстрашно идет навстречу гибели не согласный на компромиссы, неподкупный Робеспьер, гибнут под пулями версальцев парижские коммунары, штурмуют самодержавие солдаты русской революции, поднимаются на борьбу вчерашние рабы капитала.
Двадцатые годы были для Антокольского временем бури и натиска. Они сформировали его как поэта, выработали его поэтическую манеру, определили его резко своеобразный облик.
«Коммуна 1871 г.» и «Франсуа Вийон» написаны уже в тридцатых годах, но по всему своему характеру, по романтическому складу мышления относятся все-таки к двадцатым.
«Я хочу резко подчеркнуть водораздел между моими «двадцатыми годами» и «тридцатыми». Тридцатые наступили уже календарно, но для меня еще не начались», — пишет Антокольский в «Повести временных лет».
Как же и когда начались для него тридцатые годы?
ЖИЗНЬ ВТОРАЯ
«Я ВИДЕЛ ВСЮ СТРАНУ»
На пороге тридцатых годов Антокольский писал:
Так он прощался со своей первой жизнью в поэзии. Он имел право на такое прощание: стиль действительно был создан. Определив своеобразие его творческого облика, двадцатые годы поставили Антокольского в один ряд с другими выдающимися поэтами, начинавшими свой путь примерно тогда же: с Тихоновым, Багрицким, Светловым, Сельвинским.
Что греха таить, говоря о раннем творчестве поэта, мы порой только и делаем, что перечисляем разного рода заблуждения и ошибки. Чего-то он тогда не понял, чему-то отдал дань, что-то не преодолел, чем-то напрасно увлекся...
Но ведь именно в ранние годы поэт обычно и проявляет те свойства своего таланта, которым суждено либо исчерпать себя в этом раннем проявлении, либо еще шире раскрыться со временем. Чем дальше уходят в историю «Орда», «Брага», «Юго-запад», тем яснее мы понимаем, с какой щедростью раскрылся в них талант Тихонова и Багрицкого.
Каковы бы ни были ранние увлечения Антокольского, талант его с завидной резкостью и полнотой сказался и в «Стихотворениях», и в «Западе», и в «Третьей книге», и во «французских» поэмах.
В литературу вступил талантливый мастер, вооруженный всеми передовыми достижениями русской поэтической культуры начала двадцатого века, обладавший своей художественной темой, действительно успевший создать собственный стиль.
Но в тоне его прощания с прошлым, наряду с молодой удалью и, может быть, некоторой бравадой, слышится и беспокойство. Откуда оно? Или это само время зовет поэта на новые трудные поиски? Ведь недаром сказано, что с годами оно становится проще.