Его чувство вины перевесило мое смятение, остудило мой жаркий гнев, и я наконец начала думать.

Думать по-настоящему.

Если вэйнители существуют, должны быть хроники. И все же в библиотеке нет ни единой копии «Сказок пустошей» – хотя там хранились все книги Наварры, написанные или переведенные за последние четыреста лет, – и значит, папа подарил мне не просто редкий экземпляр… а запретный.

Четыреста лет записей – и ни единой…

Четыреста. Но наша история охватывает шестьсот. Все свитки – копии работ прошлого. Единственный оригинальный текст в библиотеке старше четырехсот лет – из тех времен, когда началась война с Поромиэлем, – это оригинальные свитки об Объединении, произошедшем больше шестисот лет назад.

«Хватает всего одного отчаявшегося поколения, чтобы изменить историю – или даже переписать».

Боги, папа сказал все открытым текстом. Он всегда говорил, что вся власть – у писцов.

«Да, – сказал Тэйрн, огибая последний пик, голый без снега, растаявшего от летней жары, и горный форпост Альдибаин показался перед нами одновременно с утесами Дралора. – Одно поколение меняет текст. Следующее решает по нему учить. Растет новое – и ложь становится историей».

Он накренился налево, вдоль изгиба горы, затем замедлился на подступах к летному полю.

Я стиснула луки седла, когда мы сели перед высоким строением на краю последнего пика в кряже. Оно напоминало Монсеррат – это была простая квадратная крепость с четырьмя башнями и стенами, достаточно толстыми, чтобы выдержать взлет дракона. Для армии нет ничего важнее единообразия.

Я отстегнулась от седла и соскользнула по передней лапе.

– А нам еще надо как-то сосредоточиться на Военных играх, – пробормотала я, поправляя рюкзак на плечах и думая, что на этот торговый пост скоро могут напасть мифические создания.

Спешились и остальные, и я оглянулась на Андарну, уже свернувшуюся между лапами Тэйрна.

Ксейден шел вместе с Гарриком, глядя на меня как будто с тоской. Но я дала ему все – а он так и не раскрылся по-настоящему. Это осознание резануло по груди болью, какую может оставить лишь разбитое сердце, – острое и зазубренное. Я представляла, что так же себя чувствуешь, когда тебя пронзают тупым и ржавым клинком. Режет медленно, рана со стопроцентной вероятностью загноится. Если я не могла ему доверять, у нас не было будущего.

В более чем накаленной атмосфере мы вошли через открытые ворота в форпост. Очень пустой форпост.

– Какого?.. – Гаррик быстро двинулся через двор в середину, оглядываясь вокруг.

– Стой, – приказал Ксейден, осматривая окружавшие нас стены. – Здесь никого нет. Разделиться и обыскать, – он глянул на меня. – От меня не отходи. Это уже вряд ли Военные игры.

Я хотела было возразить, что ему это знать неоткуда, но порыв ветра через открытые ворота заставил призадуматься. Все, что слышалось в крепости, где должно было проживать больше двухсот человек, – наши шаги по каменистой земле. Он был прав. Что-то не так.

– Шикарно, – ответила я с немалым сарказмом, и все, кроме Лиама, – снова ставшего моей тенью, – рассеялись по двое-трое, взбираясь наверх по разным лестницам.

– Сюда, – сказал Ксейден, направляясь к юго-западной башне. Мы поднимались и поднимались и наконец оказались на четвертом этаже, где вышли на смотровую площадку, обращенную на долину под нами, в том числе на торговый пост под властью Поромиэля.