— Прошу простить, — неожиданно обратился к Олегу по-русски один из слушателей, а потом затараторил уже на своем, обращаясь к Энверу.

Тот кивнул и перевел:

— У Хасана есть два вопроса. Первый насчет листовок-приказов…

Ответить на этот оказалось легко, Олег еще раз продемонстрировал образец, пояснил кое-что, и турок вроде бы понял. Но вот когда озвучили второй, он смог лишь хмыкнуть и недоуменно почесать в затылке — что можно сказать человеку, который интересуется будущим родного города?

Понятно, для этого Хасана статский советник министерства мировоззрения — высокое начальство, причастное к большой политике и, вполне возможно, способное как-то повлиять на решение первых лиц империи.

Даже не просто начальства, а символ государства, его воплощение в одном лице.

«В какой-то степени каждый человек есть отражение своей страны, крохотное зеркало, вмещающее часть исполинского целого, — думал Олег, глядя в настороженное лицо Хасана, в полные тревоги черные глаза и подбирая слова для ответа. — Все вместе мы его и составляем. Миллионы хаотически движущихся кусочков, и вроде бы упорядоченное единство — парадокс».

— Не знаю, и не могу знать, — произнес он, наконец. — Все решится в ближайшие дни. Переговоры в Анкаре идут, отказаться от присутствия в окрестностях Стамбула мы не можем по военно-политическим соображениям, но посягать на вашу свободу и независимость никто не собирается.

Энвер заговорил, куда более эмоционально, чем Олег.

Хасан кивнул и, поклонившись, зашагал к выходу.

— Поехали, — сказал переводчик. — А то у Абдуллаха-эфенди все ишкембе-чорбасы съедят…

— Это было бы катастрофой, — признал Олег.

Все дни, проведенные в Стамбуле, он обедал и ужинал в одном и том же ресторане, расположенном в округе Эминеню, на другой стороне Золотого Рога, неподалеку от Большого Базара… перепробовал массу блюд, а к острому супу из рубленых потрохов успел даже пристраститься.

У выхода из здания их ждал извозчик, седобородый и важный, как мулла.

Он тряхнул поводьями, воскликнул что-то вроде «аш-шайтан!», и подковы зацокали по брусчатке проспекта Истикляль, если переводить на русский, то Независимости. Проплыла мимо англиканская церковь, потянулись узкие, спускающиеся вниз улочки Галаты, древнего генуэзского квартала, где во времена владычества османов разрешалось селиться европейцам.

Осталась в стороне башня того же имени, затем впереди появился мост через Золотой Рог.

— Ах, красавцы! — воскликнул Энвер, когда они оказались над водой, и Олег не сразу понял, к чему это.

Но переводчик махнул рукой, и стало ясно, что смотрит он на в сторону Босфора — там, разрезая могучим форштевнем серые волны, шел огромный военный корабль, ощетинившийся жерлами пушек, дальше виднелось несколько судов поменьше, и свежий ветер трепал черные флаги с белым трезубцем.

— «Мухали», ээээ… — прочитал переводчик, зрение у которого было не хуже орлиного. — Кто это?

— Один из первых сподвижников Чингисхана, завоеватель Китая, его правитель-наместник, — ответил Олег.