Захват рабов

Рабство – это система взаимоотношений, свойственная почти исключительно лишь человеку. Конечно, есть муравьи-рабовладельцы, обзор которых был дан ранее в этой книге. Среди других позвоночных единственный вариант поведения, напоминающий порабощение, встречается у тонкотелых обезьян – лангуров[906]. Никогда не рожавшая самка может украсть детеныша в другом стаде, чтобы вырастить его (хотя на практике шансы выжить у детеныша невелики)[907]. В Западной Африке самцы шимпанзе, совершая налет, вместо того чтобы убить, иногда угоняют чужую самку на свою территорию для спаривания, но она сбегает домой при первой же возможности, в тот же день[908].

Такой вариант, как захватить чужака и постоянно держать его поблизости, редко был очевидным для людей в локальных группах. Слишком легко было убежать. Даже при этих условиях группа, совершавшая налет, могла забрать всех выживших женщин, которым не оставалось иного выбора, как выйти замуж за победителей. Рабство регулярно практиковалось некоторыми локальными группами и маленькими племенными обществами, например среди индейцев Великих Равнин, которые не только захватывали пленников, но и торговали ими как товаром[909]. Хотя такие пленники могли сбежать, они, возможно, считали, что их прежняя идентичность настолько осквернена, что они никогда не смогут вернуться домой. Примером служит история испанской девочки, которую в 1937 г. в 11-летнем возрасте захватили яномама. После 24 лет, проведенных среди яномама, Елена Валеро убежала, но обнаружила, что ее детей с наполовину индейскими корнями избегает испанская община, поскольку, как она с горечью рассказывала антропологу Этторе Биокка, «она была индианкой и ее дети были индейцами»[910]. Женщина, захваченная команчами в 1785 г., отказалась от спасения, несмотря на то что была дочерью губернатора Чиуауа. Она отправила ответ, сказав, что стала бы несчастна, вернувшись домой, поскольку ее лицо покрыто племенными татуировками – своего рода несмываемым маркером, который обеспечивал пожизненные обязательства перед обществом и превратил эту мексиканку в чужую среди собственного народа[911]. В обоих случаях пленники были европейцами, но представители племен, захваченных другим племенем, сталкивались с той же проблемой.

Значение рабства возросло, когда поселения стали приспособленными для содержания пленников, хотя не все оседлые народы держали рабов. Даже индейцы Северо-Запада веками жили в поселениях, прежде чем стали прибегать к захвату рабов в качестве возмездия. Часто для таких племен гарантией того, что у рабов не будет возможности убежать, служило похищение людей во время экспедиций в столь удаленные деревни, что беглецам было почти невозможно добраться домой[912].

Рабство переводило неравенство в отношениях чужака и принимающего общества в абсолютную крайность, гарантируя этому обществу полное доминирование над пленником. За пленными сохранялся статус чужих, и им не рекомендовалось, или запрещалось, отождествлять себя с этим обществом. Поэтому, наверное, неудивительно, учитывая важность маркеров в человеческой жизни, что своего рода клеймо могли навязывать захваченным мужчинам и женщинам для обеспечения их идентификации в качестве рабов. Татуировки, наряду с настоящим клеймением каленым железом, преобладали в Северной и Южной Америке и в средневековой Европе. Также было широко распространено бритье голов: поскольку прическа является предметом гордости в качестве показателя идентичности, утрата волос была намеренным психологическим ударом. В дополнение к нанесенным травмам и оскорблениям во многих обществах рабов заставляли проходить через жестокие обряды посвящения, и им запрещали пользоваться именами, данными при рождении: такая практика лишала раба всякой надежды восстановить прежние связи и делала для каждого очевидным его или ее низкий статус и утрату значимой идентичности[913].

Как только рабов приводили в состояние «испорченного товара», навсегда лишив возможности вернуться домой, рабовладельцы могли воспользоваться знаниями таких людей о том обществе, где они родились, и брали их с собой, чтобы захватить еще больше рабов[914]. Рабов ценили также за знание языка, полезное при переговорах о перемирии или заключении торговых сделок. Одной из самых известных пленниц была Сакаджавея: на рубеже XVIII и XIX вв. индейцы хидатса похитили ее из племени шошонов, а позднее она стала проводником в экспедиции Льюиса и Кларка[915].

Выгода от обладания рабами была огромной. Пленник, захваченный во время короткой атаки, мог всю жизнь трудиться, и это стоило захватчикам не бо́льших затрат, чем на еду и убежище, без расхода времени и средств на выращивание его или ее с рождения. Дело в том, что у североамериканских индейцев не было рабочих животных, поэтому рабы играли такую же важную роль в экономике племен Тихоокеанского Северо-Запада, как лошади или волы во многих обществах Старого Света. История изобилует открытыми сравнениями раба с животным. Подобные сравнения больше, чем что-либо иное, показывают, насколько древней является склонность людей считать, что лишь принадлежащие к их собственному народу имеют истинную человеческую природу, и приписывать чужакам обладание человеческими качествами в гораздо меньшей степени. Даже эгалитарные охотники-собиратели могли считать чужаков недочеловеками; рабство превратило эту концепцию в обычную практику, придав этим «не лю́дям» статус товаров. Рассказывая о представлениях индейцев Тихоокеанского Северо-Запада о других племенах, один ученый говорит нам, что «свободное население побережья можно рассматривать как аналог непойманного лосося и несрубленных деревьев. И так же, как рыбак превращал лосося в еду, а плотник делал из деревьев убежище, воин-захватчик обращал свободных людей в богатство»[916].

Статус раба как животного, крайность из крайностей, был прямым результатом связанного с престижем дисбаланса, который часто возникал между людьми в оседлых обществах. Лишенные идентичности, низшие из низших, рабы оказывались точно на нижней ступени иерархии, порождаемой человеческим разумом. Эта кажущаяся предопределенной иерархия позволяла людям, еще с доаристотелевских времен и на протяжении тысячелетий, воспринимать ужасное положение рабов как естественное и справедливое. В действительности одна из причин захвата рабов из дальних мест заключалась в том, что благодаря их непривычному облику пленников было проще считать отличающимися и потому низшими.

Хотя большинство рабов принадлежало представителям элиты, наличие рабов также было благом и для членов общества с низким статусом, которые, с их точки зрения, переставали принадлежать к низшему рангу и были освобождены от выполнения унизительной работы, связанной с таким положением. Это наводит на мысль о еще одной причине, почему локальные группы охотников-собирателей редко захватывали пленников: рабство редко имеет смысл, когда все выполняют равнозначные задачи и имеют в запасе свободное время. Надзор за рабами увеличил бы их нагрузку. Но не со всеми рабами обращались плохо, и не каждый раб выполнял черную или опасную работу, такую как перевозка отходов или добыча камня[917]. Рабы лучше всего работали, находясь в хорошем физическом состоянии, и рабы лидера должны были быть достойны его статуса. Как бы то ни было, независимо от их роли, рабы служили ориентирами, подтверждающими идентичность. Например, историк Теда Пердью объясняет, что у чероки рабы «выполняли функцию людей, отклоняющихся от нормы» – бесценная услуга, учитывая, что «члены общества часто доказывают свою идентичность не посредством объявления о том, кто они такие, или нормы, а за счет тщательного определения, кем они не являются, или отклонения»[918].

Как только общество стало зависимым от рабов, ему приходилось, как правило, постоянно захватывать их все больше, потому что находящиеся в рабстве редко обеспечивали достаточным числом рабов: мужчин обычно кастрировали, чтобы ими было легче управлять, а стресс мог подавить репродуктивную функцию у обоих полов. Точно так же, как муравьи-рабовладельцы должны предпринимать постоянные набеги (иногда на те же самые гнезда), чтобы пополнить ряды рабов, у которых нет собственных размножающихся цариц, люди, владевшие рабами, должны были и в дальнейшем осуществлять налеты, часто на те же самые «низшие» общества, чтобы поддерживать численность рабов.

Общества-завоеватели

Само существование рабов требовало расширения социальных границ общества, для того чтобы принимать во внимание их число и непривычность, – радикальное достижение. Тем не менее рабовладение в первоначальной форме – в том виде, в каком оно практиковалось среди охотников-собирателей и большинства племенных обществ[919], – означало присоединение лишь нескольких человек время от времени. Несмотря на тот факт, что таких людей, обращенных в рабов, было очень мало и к ним могли относиться как к животным, они были предшественниками будущего разнообразия внутри обществ. В действительности само присутствие рабов сделало понятной идею о включении значительного числа чужаков в общество. Однако остается вопрос – как общества стали поглощать целые народы и рассматривать их в качестве своих членов?

Начало процесса связано с изменением мотивации для разжигания войны. Когда люди обосновывались рядом с богатыми источниками пищи, одомашненными или находящимися в дикой природе, им часто приходилось защищаться от жадных соседей. У племен Тихоокеанского Северо-Запада были прочные дома и ценные рыбные ресурсы и запасы, которые могли захватить; они также обладали людскими ресурсами для защиты или кражи добычи у других[920]. Остатки укреплений служат достаточным доказательством того, что древние деревни по всему миру должны были защищаться от угрозы со стороны чужаков[921]. Существование поселения, вероятно, само по себе усиливало страх и недоверие, поскольку сосредоточение людей в одном месте может создавать видимость потенциально опасного единства – это логичная реакция со стороны чужаков, поскольку люди, находящиеся в непосредственной близости, способны быстро действовать сообща[922].

Концентрация товаров, вынуждавшая занимать оборонительную позицию, вела к расширению территории обществ наряду с ростом населения. Хотя захваты чьей-то земли, не говоря уже о людях, живших на ней, редко происходили у бродячих охотников-собирателей, племенные общества обнаружили, что добыча может многократно увеличиться, если воинственная группа присоединит плодородную территорию и оставит в живых ее жителей. Фактически, как только люди начали жить в более крупных (по сравнению с общинами охотников-собирателей) обществах, которые могли развалиться после повторяющихся набегов, полное уничтожение чужой группы редко становилось целью или результатом столкновений в прошлом[923]. В этом свете большая часть истории прошлого века, например представление нацистов о мире без евреев или стремление ИГИЛ[924] уничтожить мусульман-шиитов, тем более выглядит отклонением от нормы[925]. В Библии утверждается, что все мужчины, женщины и дети, принадлежавшие к хананеям Содома и Гоморры, были убиты, но, как свидетельствуют данные генетических исследований, они являются предками современных ливанцев[926].

Полное уничтожение людей не имеет смысла, учитывая стимул получить выгоду от завоеванного населения. Почти так же, как рабство может оказаться экономически более прибыльным, чем убийство людей, при покорении такой же расчет применялся и к поглощению целых обществ, от которых можно было на постоянной основе получать дань или рабочую силу. Ни у одного вида животных, за исключением человека, не наблюдается ничего, даже близко напоминающего такой захват колоний. Он отсутствует у муравьев, для которых капитуляция с последующим покорением невозможна. У всех видов муравьев существует только два варианта обращения с военными трофеями: захват рабов или полное уничтожение проигравших, и в этом случае каннибализм – обычное явление, так же как было и у людей[927].

Охотники-собиратели в локальных группах не были способны добиться успеха в завоеваниях, но это могли сделать деревни. Не то чтобы все племенные общества прибегали к присвоению территорий. Индейцы Тихоокеанского Северо-Запада отправлялись далеко для захвата рабов, но редко (если такое вообще случалось) получали управление над чужим народом и его землей. В отличие от них племя, культура которого была связана с экспансией и господством, чаще всего сражалось с обитателями территорий, прилегавших к их собственной, как из-за того, что враждебно настроенный сосед представлял бо́льшую угрозу, чем находившийся далеко, так и потому, что людей в близлежащих владениях было проще контролировать. Победителей, использовавших такую тактику, называют вождеством, а их лидера – вождем.

Вождества никогда не были ничем иным, как меньшинством среди обществ. Тем не менее исследователи-европейцы наталкивались на сотни вождеств, и некоторые из них включали многие тысячи подданных. Например, на бо́льшую часть территории на востоке Северной Америки предъявляли права вождества, известные выращиванием кукурузы и возведением земляных курганов. Однако не каждое вождество зависело от земледелия. Например, калуса Флориды представляли собой вождество оседлых охотников-собирателей.