Страж сдвинул засов и открыл дверь. Первым туда вошел ягир с двумя светильниками. За ним последовал Танияр, после Ашит, а затем уже я. Рырхи, хоть я и хотела оставить их за дверью, все-таки проскользнули мимо моих ног, ну и Берик, на чьей голове после вчерашнего сражения была повязка, тоже шагнул внутрь. А последним вошел еще один ягир, он нес скамью. Он поставил ее у стены и вышел, за ним покинул камеру тот, кто принес светильники, и остались все мы да наш узник… узница.

– Каан! – воскликнула она и бросилась перед ним на колени. – За что со мной так? Что наговорила тебе твоя жена? Ашити, почему ты так с нами поступаешь?!

Слезы и вправду потекли по ее щекам, и вышивальщица спрятала лицо в ладонях. Танияр не ответил, он дождался, когда усядется шаманка, после устроился рядом с ней и застыл, подобно безжизненному, но величественному изваянию. Ни тени эмоций не отразилось на бесстрастном лице и в равнодушном взоре.

– Перед тобой волею Белого Духа дайн Айдыгера! – рявкнул Берик.

Хенар вскинула голову и стерла слезы.

– Что значит «дайн»? – спросила она подрагивающим голосом, но никто не спешил пояснять ей про объединение таганов в единое государство – дайнат. Поняв это, женщина, так и не вставшая на ноги, уперлась ладонями в земляной пол и склонилась к нему. – Если я оскорбила тебя, прости, – донеслось до нас, и Танияр поднял руку.

– Довольно, Хенар, – ответил он. – Ты не можешь ни обидеть меня, ни польстить. Я пришел сюда не говорить, но обвинять.

– Обвинять?! – воскликнула вышивальщица, вновь распрямившись. – Но в чем? Что бы обо мне ни сказали дурного, это всё вранье! Я всего лишь любящая мать, в чем меня можно винить?

Танияр кивнул мне, позволяя заговорить, и я шагнула к узнице. Впрочем, сразу не заговорила. Просто стояла и продолжала вглядываться в лицо женщины, замершей напротив. Она шмыгала носом, кусала губы и мяла пальцами подол платья. Чувства и испуг казались неподдельными. Любопытно…

– Скажи мне, почтенная мастерица, – наконец заговорила я, – ты спросила о причине, по которой оказалась в этих стенах. А что сама об этом думаешь? В чем тебя можно обвинить?

– Откуда мне знать?! – воскликнула Хенар. – Ты винила меня в том, что я отравила свою дочь. Еще в том, что я скрываю наше с Мейлик прошлое. А еще в том, что я враг Танияру. В чем из этого ты опять обвиняешь меня? Может, во всем сразу?

– И что ты ответишь на эти вопросы? – с улыбкой спросила я. – Ты сама их назвала, так дай и ответы.

Хенар округлила глаза, после всплеснула руками и отошла к тюфяку с соломой, на котором провела эту ночь. Усевшись и скрестив ноги, женщина поставила локти на колени, подперла щеки кулаками и буркнула:

– Нечего мне ответить. – Затем все-таки посмотрела на меня и воскликнула: – Зачем ты терзаешь меня, каанша?!

– Дайнани, – поправила я ее. – Отныне называй меня так. Кааншей я перестала быть еще вчера вечером. Так что же ты ответишь на те три вопроса, которые сама произнесла вслух? Как была отравлена Мейлик? Что ты скрываешь о своем прошлом? Ты видишь в Танияре врага?

– Танияр спас наши жизни, как он может быть врагом? – изумилась вышивальщица. – Он заботился о моей дочери, и я благодарна ему за это.

– Хорошо, – кивнула я. – Осталось два вопроса. Как была отравлена Мейлик?

– Что ты еще хочешь от меня услышать? – в ее голосе снова появились слезы. Хенар выглядела искренней. Однако уже спустя мгновение женщина мазнула по глазам кулаками и истерично воскликнула: – Я уже отвечала! Мою дочь отравил какой-то пройдоха с курзыма. Это могла бы быть и я, если бы съела те сладости…

– Тогда кто и почему хотел тебя отравить?

– Откуда мне знать?!