О скором штурме догадалась вся гвардия — солдаты и офицеры весело переговаривались, многие показывали пальцами на пролом. Все прекрасно понимали, что Смуте конец, и осталось только последнее усилие, совершив которое они смогут. И потери не устрашат — нет войны без них. Зато первые триста смельчаков получат серьезный рывок в чинах, такие награды ведь просто так не даются.

Радовало и другое — крепость практически прекратила стрельбу, видимо или окончился огневой запас, либо большие потери среди канониров. А может все вместе взятое. По форштадту еще стреляли, а вот по северному шанцу пушки не палили, а потому солдаты там сгрудились, вот только непонятно чем занимались — слишком далеко.

— Вы, сударь, удивительной наглости человек, из гвардейской грязи в генералы вылезли, а субординации не научились, — сквозь зубы Петр Иванович помянул Орлова, едва сдерживаясь от забористой ругани. А причины на то имелись, и очень серьезные.

Еще бы — он отправил на правый берег двух фурьеров с офицером, и до сих пор не получил донесения. Причем этот наглец их не отпустил обратно. Видимо, победную реляцию настрочил императрице Екатерине Алексеевне и присвоил, по своему обыкновению, себе всю славу. Виктории жаждет, ордена Святого Андрея Первозванного и других наград. А уж захват двух мелких корабликов расписал так, что Гангутская баталия меркнет перед его жизнеописанием, прохиндей!

— Господин генерал-аншеф, — Брюс неожиданно побледнел и из уверенного в себе генерала стал растерянным и донельзя удивленным человеком. Потомок шотландских королей с обалделым видом смотрел Петру Ивановичу за спину, не в силах вымолвить слова.

Панин быстро обернулся и застыл в удивлении. Радостно переговаривающиеся за спиной гвардейцы уже молчали, веселость мгновенно пропала, а лица преображенцев моментально стали хмурыми. Да и облака накатили на солнце — легкий сумрак опустился на землю.

К нему шли трое в изорванных мундирах лейб-гвардии Преображенского полка, причем двое фактически несли третьего, подхватив под руки. Судя по золотым позументам, тот был генерал — но ведь из таковых в полку сейчас был только один — граф Алексей Григорьевич Орлов.

— Что за шутки, — пробормотал Панин, совершенно не узнавая Алехана. Синие, обезображенное кровавыми разводами лицо, совершенно оплывшие глаза, которые и щелками назвать невозможно, черные от синяков руки. А где горделивая походка — ноги генерала просто волочились по земле голыми и совершенно грязными ступнями.

— Алексей Григорьевич, это вы?

Панин в ужасе смотрел на изуродованного человека, которого бережно усадили на барабан. Потому как тот застонал, и тут же разразился вычурной руганью, можно было понять, что страдалец не просто жив, а находится в уме, твердой памяти и просветленном сознании.

— Кусок отбитого дерьма я, а не граф Орлов. Взлетел называется… Все перья выщипали, даже из жопы…

Голос был узнаваем, только шепелявил много, но еще больше матерился. У Панина замерло в груди сердце, и он в растерянности посмотрел на северный шанец, и на корабли, что стояли на Ладоге. В полном недоумении генерал спросил:

— Значит, у вас не вышел абордаж?!

— Самих взяли — в начале из пушек расстреляли в упор, потом скампвея появилась, и все уцелевшие лодки перетопила, раз вы об этом тут не знаете. Я с десятком преображенцев на борт бота залез, дрался сколько мог, пока не свалили… А потом как мертвую падаль в реку выбросили. За доску уцепился и меня к берегу вынесли, где гвардейцы и подобрали… Ни хрена себе отделали — в отбивную с кровью…

Орлов выплюнул кровяной сгусток и замолчал, гвардеец поддержал его за плечи, не дав упасть на землю. Панин посмотрел на его долговязого товарища, с кровавой ссадиной на щеке:

— Кто таков? Что у вас там случилось?

— Капрал второй роты Михайло Палицын, господин генерал. Не вышел у нас абордаж, всех перетопили как щенят слепых, тут Алексей Григорьевич истину вам поведал. Проклятая скампвея постаралась — мы ее в тумане не разглядели. А всех кто на берег выплыл, лейб-кирасиры и петербуржцы переловили по кустам, только мы трое вовремя схоронились и нас не нашли. Хотя изменники искали усердно…

— Войска, что на шанец были отправлены, предали императрицу Екатерину Алексеевну, отказавшись от присяги?

— С радостью отреклись, псы…

Алехан снова ожил и стал ругаться — Панин только морщился при каждом его хулительном слове.