— Алексей Григорьевич, ты как, живой ли? Только тише говори, прошу тебя — тут лейб-кирасиры наших ловят. Только сейчас разъездом мимо нас проехали, изменники…

Сознание возвращалось медленно, было мучительно больно — словно кипяток разлили по телу. Орлов застонал, но тут же ощутил, как кто-то закрыл рот ладонью — разбитые губы обожгло от прикосновения. Но именно от этого сознание стало проясняться, память потихоньку возвращалась, пока кусочками и отрывками, но складываясь в картину.

Генерал вспомнил, как в полночь отправился с отрядом преображенцев на абордаж мятежных кораблей, что не давали возвести северный шанец, который позволил бы взять Шлиссельбургскую крепость в два огня. Вот только захват вражеских судов не вышел — вместо яхты он влез на бот, перепутав корабли, с ним смогли перебраться на палубу десятка полтора гвардейцев. Но большинство преображенцев ждала горшая участь — картечь из пушек и ружейная стрельба отбросили атакующих, перетопив большинство лодок. И все — абордажники захлебнулись в собственной крови…

— Где я… Ни хрена не вижу! Мне выбили глаза?

— Нет, Алексей Григорьевич. Но смотреть на морд… На твое лицо, хотел сказать, страшно. Все синее, глаз из-за бланшей не видно — мордовали тебя, видимо, долго, крепко и яростно. Похоже, что топтали ногами, били башмаками — ран от оружия на тебе нет, только синяки все тело покрыли. Да уж, угораздило тебя под матросов попасться. Я с ними в кабаках много раз дрался — на кулак зело крепки…

Голос звучал знающе, видимо его обладатель не раз сталкивался с матросами в трактирных побоищах. И, судя по опасениям, потому, что держался тихо и говорил вполголоса — кругом враги. Но по братскому дружескому тону ясно — парень из своих гвардейцев Преображенского полка, уцелел после ночного избиения.

— Как я тут оказался?

— По реке плыл, в доску уцепился намертво, еле пальцы отодрали — на берег тебя и вынесло.

Орлов попытался напрячь память — всплывали только моменты драки, ненавистная чухонская рожа и белесые глаза давнего обидчика, да длинное пламя, вылетающее из орудийных стволов. А вот как в реке оказался, да еще за доску уцепился — этого совершенно не припоминал. А голос, чуточку насмешливый, как бывает у человека сильного характером, но испытывающего страшное горе, продолжал повествование:

— На яхту влезть не удалось — картечью лодки сразу разбили, я успел за доску уцепиться, потому и не утонул. А вот брату молодшему не свезло — картечью голову разбило, меня его кровью окатило. Так что не могу я умереть раньше того, как Ивашке, царю самозванцу, живот не вспорю и потроха не вывалю, падле. Вот и уцелел потому, и помирать среди камышей не собираюсь. Нас тут таких два десятка выбралось, может и больше, да только трое осталось — ты, да я, да Мишка Палицын.

— А остальные…

— Так петербужцы изменили матушке Екатерине Алексеевне, как без нашего пригляда остались. А за ними и вся рота лейб-кирасир подалась на бесовский искус — начали наших по кустам отлавливать, вязать, а то и смертным боем избивать. Шанец заняли, да деревеньки, боятся им нечего, когда за спиной корабли. Вот мы с Мишкой в камышах укрылись. Не нашли нас, пока, шпыни окаянные.

— Дела…

Алехан вздохнул и скривился — ребра отозвались болью. А вот раненное пулей плечо не болело совершенно, видимо иные повреждения перевесили прежние по своим ощущениям.

— И что делать будем?

Ситуация скверная, но Алексей Григорьевич по своему характеру был всегда полон оптимизма, подкрепленного верой в собственную звезду — ему постоянно везло, ухитрялся выбираться из самых скольких ситуаций, которых было немало. Лет пять тому назад поручик Шванвич рубанул его тесаком по лицу — посчастливилось невероятно, что выжил, хотя крови много потерял. Нос врачи спасли, зато на щеке на всю жизнь остался жутковатый шрам, так сказать, на долгую память.

— Мишка вдоль берега пошел, может лодку рыбацкую найдет, местные жители их часто в камышах да плавнях хоронят. Тогда на веслах живо к стремнине выйдем, с фузеи вражины в нас уже не попадут, далековато для точного выстрела будет. И к своим войскам на тот берег переправимся, отсюда Малую Невку хорошо видно.

Собеседник ухитрился за эти полчаса не назвать своего имени. Видимо думал, что Алехан узнал его по голосу, и продолжил говорить, мокрой тряпкой бережно обтирая лицо молодого генерала.

— Худо, что дорогу от столицы перекрыть могут, ни конного, ни пешего не пропустят. И переправу прикроют — у них трехфунтовые пушки есть. А наши морячки воевать уже не станут — того и гляди как на Ивашкину сторону перебегут в любой момент.

Алехан мысленно выругался, дернулся всем телом от злости и застонал от нахлынувшей боли. А собеседник тем же насмешливым голосом выразил собственные мысли Орлова: