Тем не менее специалисты уже давно верно определили «Хронограф» как произведение, сыгравшее главную роль в распространении «Славянской привилегии Александра» в России[658], и справедливо отнесли текст С. Главинича к той же традиции[659]. Сам «Хронограф» возник в первой трети XVI в., но на протяжении последующих 200 лет неоднократно основательно перерабатывался. Сохранились сотни рукописей, содержащих как многочисленные варианты самого «Хронографа», так и разные исторические сочинения, возникшие на его основе (таких было особенно много во второй половине XVII в.). Это изобилие крайне затрудняет восстановление истории текста «Хронографа»[660]. Согласно мнению такого знатока, как А.Н. Попов (обсуждавшего этот вопрос еще в 1869 г.), «Грамота Александра» впервые появилась в составе «Хронографа» так называемой Третьей редакции[661], которая была создана не ранее 1620 г. и вряд ли после 1646 г. – во всяком случае, в царствование Михаила Федоровича[662]. Попала же она туда вместе с целым рядом других записей из упомянутой ранее «Хроники всего мира» Мартина Бельского. Дело в том, что эту «Хронику…» (правда, в издании не 1551 г., а только 1564 г.) перевели около 1570 г. на старобелорусский язык, а в 1584 г. и на русский[663]. Заимствование в русское историописание «басен» из хроники М. Бельского А.Н. Попов рассматривал как «порождение того вредного влияния исторической польской литературы, которое так сильно было у нас во второй половине 17 века»[664]. Более того, «русских вымыслов здесь нет, и вина за существующие падает на одних Польских хронистов»[665]. Он даже напечатал параллельно тексты «Грамоты Александра» из «Хронографа» Третьей редакции и «Хроники…» Бельского, чтобы показать, что русская версия почти идентична той, что присутствовала в польской историографии[666].

Однако русские исследователи до сих пор не обращали внимания на разницу между Текстом I и Текстом II, согласно классификации Ф. Пфистера. «Вено Александрово» из «Хронографа» Третьей редакции относилось, естественно, к Тексту I (поскольку этот же вариант был представлен в «Хронике…» М. Бельского). Вероятно, именно благодаря «Хронографу» Третьей редакции «Грамота Александра» (в варианте Текста I) и стала довольно широко известна в России. Нас, однако, интересует здесь судьба варианта, представленного Текстом II. Его появление тот же А.Н. Попов связывал только с редакцией «Хронографа» 1679 г.[667] Благодаря как запискам С. Главинича (бывшего в Москве в 1661–1662 гг.), так и критическому замечанию Ю. Крижанича (писавшего в Тобольске в 1663 г.) понятно, что эта «специфически русская» версия «Вена Александрова» присутствовала в «Хронографе» уже к началу 1660-х годов.

С. Главинич и А. Майер не могли прочитать «Славянскую привилегию» где бы то ни было еще, кроме «Хронографа», поскольку ко времени их визита в Москве вообще не было никаких иных исторических компиляций, которые можно было бы назвать «древними анналами», и при этом они содержали бы «Грамоту Александра» даже в версии Текста I, не говоря уже о Тексте II. Это означает, в свою очередь, что московиты оказались достаточно гостеприимны, чтобы предоставить императорским посланцам доступ к новому, недавно отредактированному историческому труду. Когда именно появилась эта версия «Хронографа», пока что остается только догадываться.

Все сказанное выше ведет к предположению, что неизвестный редактор «Хронографа», работавший в Москве примерно между 1646 и 1661 гг., помимо прочего, заменил «Вено Александрово» в варианте Текста I на новую версию в варианте Текста II. Был ли при этом он же сам и сочинителем Текста II, выяснить, разумеется, трудно, но кое-что свидетельствует скорее против этого предположения.

Чтобы включить «Славянскую привилегию Александра» в текст компиляции, редактору пришлось сочинять полную фантазии, хотя и не во всех деталях хорошо продуманную, «обрамляющую историю». Начиналась она вроде бы с того, что соседи славян пожаловались Александру на их набеги. Он же обратился к советникам с вопросом, не стоит ли отправиться в поход на славян, чтобы навек поработить их. Однако необходимость преодолевать большие расстояния, переменчивое море и высокие горы удержала македонян от сомнительного предприятия. Вместо похода царь решил отправить славянским князьям много даров и грамоту со своей привилегией. Приходится понимать так, что право на земли от Балтийского моря до Каспийского со всем тамошним населением царь подарил славянам за то, чтобы они «ни ногой» не переступали пределы каких-то иных стран.

Когда же князья славян получили послание Александра, радость их была столь велика (вероятно, им не нравилась перспектива вести войну против непобедимого завоевателя), что они повесили грамоту в святилище по правую руку от идола Велеса и потом ей поклонялись. Более того, они объявили праздником первый день месяца «примоса», поскольку именно такая дата стояла на грамоте.

Серьезная нестыковка между «обрамляющей историей» и текстом самой грамоты состоит в том, что редактор в своем предуведомлении хотя и перечисляет формально имена трех «славянских» князей, не отводит им никакого достойного места в историческом сюжете. Зачем ему тогда понадобилось вводить эти странные и ничего не говорящие имена в текст самой грамоты? Редактору даже не пришло в голову, что Великосану, Асану и Авехасану[668] следовало бы родиться братьями. Но ведь именно к этой догадке подталкивает и сходство имен, и «распределение» различных характерных «качеств» между ними, и давняя, да к тому же и практически универсальная традиция объявлять легендарных и сказочных братьев «предками» и «основателями» тех или иных сообществ. Такой фольклорный мотив использовал, например, Станислав Ожеховский, когда превратил трех славянских братьев Чеха, Леха и Роксолана в fortes et praeclaros Duces – храбрых и знаменитых военачальников – Александра Великого и связал их с «Веном Александровым», текст которого он заимствовал из «древних Чешских анналов», – иными словами, у В. Гаека[669].

Странность в перечислении «славянских князей» намекает на то, что редактор «нового» варианта» «Грамоты Александра» не сам ее сочинил, а обнаружил уже в готовом виде и применил как смог, не уловив тонкостей замысла истинного автора. Тот же наверняка вдохновлялся «Хроникой…» М. Бельского, хотя во многом от нее и отошел. В тексте, однако, сохранились некоторые полонизмы, как, например, обозначение Александрии как «места» – в «западнославянском» значении этого слова – «город». Смысловое различие между русским «место» и польским «miasto» – классический пример межъязыковой омонимии. Как раз эта строка из «Хронографа» близка к соответствующей из «Хроники…» М. Бельского, но она же одновременно и показывает, что наш автор-переводчик не был особенно искусен. Так, Александрия называется смутно «местом нашего дела», тогда как у Бельского все предельно ясно: «.. w Alexandryey miescie naszego zatozenia…» – «в Александрии – нами основанном городе». (В некоторых поздних списках «Хронографа» это выражение умудрились понять даже как «в Александрии – месте нашего зачатия»!)

Однако и в тех частях, к которым у Бельского параллелей не обнаруживается, можно заподозрить западнорусское влияние. Так, странное слово «презвитяжный» (прилагательное к «рыцарь») в титуле Александра[670] похоже на заимствование из польского, хотя его этимология неясна[671]. Это слово было непонятно русским и в XVII столетии, отчего его старались порой заменить другими, тоже не всегда удачными, как, например «презвитерны»[672].