2. Homo ludens: праздники, фестивали, карнавалы

В своей книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» Михаил Бахтин убедительно показал смысл и значение карнавального феномена в ренессансной культуре. По его мнению, смеховая, или карнавальная культура возникла еще в Средние века. Это были всевозможные «праздники дураков», «праздник осла», «храмовые праздники». «Все эти обрядово-зрелищные формы как организованные на начале смеха чрезвычайно резко, можно сказать принципиально, отличались от серьезных — церковных и феодально-государственных — культовых форм и церемониалов. Они давали совершенно иной, подчеркнуто неофициальный, внецерковный и внегосударственный аспект мира, человека и человеческих отношений; они как бы строили по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь… Это особого рода двумирность, без учета которой ни культурное сознание Средневековья, ни культура Возрождения не могут быть правильно понятыми»[170].

На исходе Средневековья смеховая народная культура начинает проникать в верхние слои литературы. Поэтому литература Возрождения, впрочем, как и изобразительное искусство, вбирает в себя эту народную традицию. Боккаччо, Шекспир, Рабле, Сервантес прекрасным образом демонстрирует этот процесс. В их творчестве воедино сливается игра и серьезность, народная, низовая и профессиональная, высокая формы культуры.

Йохан Хейзинга в своей книге «Homo Ludens», посвященной анализу игрового феномена в европейской культуры, специально выделяет Ренессанс как период наивысшего проявления игровой деятельности. «Если когда-либо сознательная и обособляющая сама себя элита стремилась воспринимать жизнь как игру воображаемого совершенства, то это была среда Ренессанса. Вновь и вновь нужно напомнить, что игра не исключает серьезности. Дух Ренессанса был далек от фривольного. Следование древности было для него святым и серьезным делом. Преданность идеалу пластического творчества и изобретательного разума отличалась небывалой интенсивностью, глубиной и чистотой. Вряд ли можно себе представить фигуры более серьезные, чем Леонардо и Микеланджело. И все-таки духовная ситуация в целом в эпоху Ренессанса есть ситуация игры. Это утонченное и в то же время свежее, могучее стремление к благородной и прекрасной форме есть играемая культура. Все великолепия Ренессанса — это веселый или праздничный маскарад, переодевание в наряд фантастического и идеального прошлого. Мифологические фигуры, аллегории, заимствованные издалека и отягощенные грузом астрологических и исторических сведений, — все они будто шахматные фигуры на доске. Ренессанс пробуждает две в высшей степени игровые системы воплощения мира в образах — пастораль и рыцарство — к новой жизни, а именно к жизни в литературе и в празднике. Трудно назвать другого поэта, который бы полнее воплотил игровой дух, чем Ариосто. Он для нас тот, кто в одно и то же время наиболее совершенно выразил и атмосферу, и ведущую тенденцию Ренессанса… Поэзия Ариосто неоспоримо свидетельствует в пользу тождества игры и поэзии»[171].

Популярность праздников в эпоху Возрождения определялась ролью народной культуры, ее влиянием на все другие слои культурной жизни. Несомненно, публичные театральные представления, среди которых наиболее популярными были мистерии, — театрализация сцен священной истории, пантомимы, карнавальные шествия и процессии — носили массовый характер и были широко доступны всем. Как отмечает Якоб Буркхардт, празднество в ренессансной Италии — это «возвышенный момент народного бытия — момент, когда религиозные, нравственные и поэтические идеалы народа воплощались в зримой форме. Итальянское празднество в его высшей форме — подлинный переход из жизни в искусство»[172].

Италия отличалась от многих других странах Европы своей безумной страстью к различного рода праздникам. Самыми популярными видами празднества были мистерии, связанные с изображением сцен библейской истории, смерти и воскресении Христа. Они имеют богатые традиции, уходящие в Средневековье, но постепенно праздники Тела Христа теряют свой церковный характер и смыкаются со светскими драматизированными представлениями. Они приобретают пышный характер, превращаются в костюмированное шествие, в карнавал. Название «карнавал» связано с тем, что на праздничных шествиях в различных городах Италии использовали повозки (carno), имеющие вид кораблей, на которых восседали участники праздника. Повозки медленно тянули лошади, замаскированными покрывалами. Эта имитация морских судов, плывущих по суше, породила название «карнавал».

Центром карнавальных празднеств были Флоренция и Венеция. В XV веке во Флоренции представления устраивались на барках, стоящих на реке Арно. Публики было так много, что однажды мост через реку, на котором стояли зрители, рухнул. Очень часто на празднествах использовались различные технические сооружения, поражавшие зрителей. В Италии для мистерий строились платформы с тремя секциями: для рая, ада и земной жизни. На венецианских празднествах вместо традиционных шествий использовались выезды на воде. На кораблях и барках, украшенных коврами и флагами, устанавливались подъемные машины, которые возносили в воздух фигуры гениев и богов. Костюмированные юноши и девушки изображали тритонов и нимф. Количество кораблей было так велико, что не было видно воды. Начиная с XV века в Венеции практиковалось проведение на Большом канале регат, зрелище, которое стало предметом изображения в живописи. На площади св. Марка проводились маскарады и турниры. Светские празднества, связанные с коронациями, свадьбами, приездом знатных людей, спортивными соревнованиями и конными ристалищами, вытесняли религиозные мистерии.

Венецианский карнавал собирал большое количество людей. На время карнавала население Венеции удваивалось. Из Венеции мода на карнавальные гуляния в масках распространилась по всей Европе. Другие итальянские города тоже использовали маски, но только для изображения мистерий. В Венеции маска была принадлежностью каждого. В Венеции изготовление масок стало видом массовой и прибыльной индустрии.

В Милане в празднованиях герцога принимал участие Леонардо да Винчи. Он изобрел для графа Сфорца машины, которые выполняли автоматические действия. Одна из машин представляла движение все небесных сфер. Грандиозные карнавалы происходили в Риме. Они сопровождались состязаниями между лошадьми, буйволами, людьми разных возрастов. Здесь проводились карнавальные «сражения» всадников и парады вооруженных горожан. В Риме практиковались маскарады на площадях и факельные шествия на улицах. Причем папа сам участвовал в уличных празднествах, разгуливая среди костюмированных масок или устраивая угощения для народа.

Помимо праздников в крупных городах, существовали и сельские праздники. Они чаще всего приспосабливались к ритму природы и приурочивались к смене времен года. Самым популярным был весенний праздник, День Мая, который носил языческий характер. На этом празднике приносили и дарили цветы, танцевали и избирали Лорда и Леди Мая. Впрочем, существовал и праздник Зимы. Популярны были и местные праздники с участием клоунов, танцоров в масках. Эти народные празднества были пронизаны ощущением витальной энергии, ощущением возрождающейся силы природы. «Карнавалы, посвященные сезонам года, в особенности весенние праздники, были видом магического предсказания, вдохновленными возрождением плодородия земли. Если смерти отдельного человека нельзя избежать, то человек может присутствовать в смерти Зимы и прихода Весны. Все это присутствует в сельскохозяйственных фестивалях, распространившихся в XV–XVI веках, в рождественских пантомимах или праздниках Мая в Англии, в немецких Fastnachtspiele. Главные особенности этих праздников общеизвестны: это брак земли и неба или различных растительных богов. Все это сохраняется в культе майских пар: Робина Гуда и девушки Мэрион, Лорда и Леди Мая, Короля и Королевы Мая, в танцах с мечами, возрождающих смерть и воскресение богов плодородия — Аттиса, Адониса, Осириса, а также в праздниках смерти Зимы. Все эти праздники — свидетельство того, что жизнь может существовать до того, как начнет функционировать разум»[173].

Все эти карнавальные празднества пробуждали художественный инстинкт в простом народе, который тщательно готовился к карнавалам и маскарадам, находил в них применение своих творческих дарований. Таким образом, как говорил Буркхардт, происходил переход обыденной жизни в искусство, повседневности в праздник.

Существуют детальные описания карнавалов и праздников в различных городах Италии, которые происходили в эпоху Возрождения. У Буркхардта мы находим подробное и красочное описание карнавалов в Милане, Неаполе, Флоренции, Риме[174]. Традиции этих карнавалов еще живы и в наше время, маскарады и состязания на лошадях можно увидеть в Венеции или во Флоренции еще и сегодня. Современные празднества являются публичными развлечениями. Но в эпоху Возрождения они имели иные функции. Они способствовали развитию драматического искусства — светской драмы, комедии или пантомимы. Этот карнавальный элемент народной жизни широко проникает в профессиональное искусство — театр, литературу, поэзию. Искусство Возрождения в его высочайших проявлениях демонстрирует присутствие в ней традиций народной культуры. Быть может, именно этим объясняется широкое проникновение в итальянскую литературу самых разнообразных форм комического — пародии, гротеска, бурлеска, буффонады. Остроумие, способность высмеять своего противника, победить его острым словом становится наиболее отличительной способностью светской культуры не в меньшей степени, чем мастерство фехтования, и Бальдассаре Кастильоне учит этому искусству в своем трактате «Придворный». В частности, он говорит, что нужно «культивировать в себе безумие, тогда один будет безрассуден в поэзии, другой — в танце, третий — в музыке, четвертый в скачках, пятый — в фехтовании. Во всем этом мы находим замечательное развлечение»[175].

В культуре Возрождения приобретает особое значение образ «дурака» как человека, отказывающегося от традиционного типа поведения и потому примыкающего к социальному бунтарству, отвергающего обыденность, общепринятость. Барбара Свейн, автор книги «Дураки и безумцы в Средние века и в эпоху Возрождения», раскрывает нам значение этого типа в ренессансной культуре: «В жизни и литературе дурак — вечная фигура. Он появляется под многими формами и многими именами. Его могли называть клоуном, простаком, шутом, грубияном или просто дураком. Он мог носить белую маску клоуна или черную маску комического актера, или шутовской колпак; выделяться своей практичностью, глупостью, злобностью, умом, болтливостью или бесконечной тупостью. Но каковы бы ни были его специальные атрибуты, существо, прячущееся под маскою, было безответственным и неудачливым. Он отвергал разумный код поведения, который существовал в обществе, его безмерная шутливость или меланхоличность шокировала нормальных смертных»[176].

В эту эпоху появились два литературных произведения, посвященных феномену «глупости»: «Корабль дураков» Себастиана Бранта и «Похвала глупости» Эразма. Правда, еще до Бранда и Эразма появилась поэма английского поэта Лидгейта «Орден Дураков». Это — сатирическое сочинение, в котором проглядывает ироническое отношение к человеку. В определенной мере Лидгейт является предшественником Брандта и Эразма.

В «Корабле дураков» все общество рассматривается как проявление безумия. Эта стихотворная поэма рисует галерею дураков, персонифицирующих многочисленные, более ста, человеческие слабости и недостатки: стяжательство, зависть, прелюбодеяние, пьянство и т. д. В трюме этого корабля оказывается вся общественная и частная жизнь Германии накануне Реформации.

В отличие от Бранта, Эразм не подвергает осуждению глупость, напротив — он ее восхваляет и защищает. Человек по своей природе глуп, алогичен, безрассуден. Глупость — связующее начало человеческого общежития, она сродни юности и старости, продлевает юность; из наук ценятся те, что больше всего связаны с глупостью: христианская вера сродни с глупостью, и потому глупость является высшей наградой для людей. Эразм не ограничивается анализом морали, он строит свое сочинение на анализе различных пословиц, существовавших в Англии и Франции в XV–XVI веках, выражающих сущность народного характера. Эта ироничная и насмешливая защита глупости представляет одну из самых интересных и критических сторон ренессансного гуманизма.

Итальянские праздники и карнавалы оказывали значительное влияние на праздничную культуру других европейских стран — Франции, Германии, Англии, Дании. Европа училась веселиться у Италии[177].