Дернув шеей, степняк спешился, поприветствовав спутников Павла кивком, а боярышню – отдельным поклоном:
– Приглашаю вас в гости. Тут, недалеко, – Ирчембе-оглан указал рукою на ряд хором, как видно, предназначавшихся для высоких гостей. – Провожу вас лично и… отказываться не советую.
– Что ж, пойдем, – согласно кивнул боярин. – С большим удовольствием с тобой пообщаюсь. Думаю, Ирчембе, ты тут гораздо больше нашего знаешь. Ты, кстати, кто теперь? Не думаю, чтоб, как прежде, сотник.
– Минган-у нойон, – с гордостью отозвался воин и тут же поправился: – Впрочем, к моему нынешнему поручению это отношения не имеет. Ну, что вы стоите-то? Прошу! Нет, нет, «личин» не снимайте и ты, Павел, свою надень.
Ремезов махнул рукой своим – мол, делайте, что говорят – и хмыкнул:
– Твой человечек – круглолицый служка – вижу, про нас сообщил? А как ты узнал, что это именно я?
– А кому еще нужно освобождать боярышню Полину? – Ирчембе-оглан рассмеялся, бросив повод коня подскочившему нукеру. – Ты переодел супругу в скоморошье платье, забавно.
– Но ты ее сразу узнал!
– Я же охотник. И воин. Неужто не отличу мужчину от переодевшейся в мужскую одежду женщины?
Они так и пошли в дальний угол двора, к гостевым хоромам – тысячник Ирчембе-оглан, давний знакомец (но друг ли?) Ремезова, сам Павел, его люди – Митоха с Окулкою – и юная супруга.
– Поговорим с глазу на глаз, – поднимаясь по высоким ступенькам крыльца, предупредил степняк. – Твои воины и жена пусть пока посидят в людской, попьют квасу и пива. Я вижу, у вас гусли – пусть играют, поют. Пусть все знают, зачем ханский посланец Ирчембе-оглан пригласил скоморохов – чтоб веселее уснуть.
– Что ж, будь по-твоему, – задумчиво кивнув, Ремезов замолчал, чувствуя кроющуюся в словах тысячника тайну.
Он что-то не договаривал, этот сын степей, а, может быть, просто опасался сейчас сказать лишнее.
– Вот сюда, налево проходи, – войдя в людскую, степняк показал рукою на низенькую дверцу. – Там и поговорим, там и сядем. У меня есть прекрасное вино и, клянусь Христородицей, мы его сегодня выпьем!
Ирчембе-оглан, как и многие из его сородичей, исповедовал христианство несторианского толка, не особо почитавшее иконы и отрицавшее официальную церковь, к тому же не признающее богосущность Христа. Еретики, что тут скажешь, но тем не менее – христиане, не мусульмане и не язычники.
Скрипнув, затворилась дверь, и Павел уселся за стол напротив навязчиво гостеприимного тысячника. В небольшую комнатку-келью со слюдяным окном и узкими лавками выходила боковой стеною топившаяся из людской печь, выложенная ордынскими поливными изразцами – изумрудно-голубыми, сиреневыми и желтыми. В серебряном, стоявшем на столе шандале уже горели недешевые восковые свечи, тут же, рядом, находился и кувшин с вином, и тонкие, синеватого булгарского стекла, бокалы, издающие приятный уху звон. Чокнулись, выпили сразу, а уж потом, вытерев губы салфеткой из китайской бумаги (по тем временам полный изыск и невероятной роскошество, вот вам и «дикий степняк»!), Ирчембе-оглан пристально посмотрел на гостя:
– Я скажу тебе все, что ты хочешь спросить. Ты готов выслушать?
– Затем, собственно, и пришел, – сгорая от любопытства, боярин пожал плечами. – Вернее, ты меня привел.
– Я просто знал, что ты явишься. Использовать нищих мальчишек… ловко!
– Старец? – вскинул глаза Ремезов.