– Говорят, они твои люди, бачка! – по-кыпчакски воскликнул «монгол». – Если твои – забирай, а нет, так зарубим.

– Мои, мои, – Ремезов поспешно спешился, шагнув навстречу старым знакомым. – Кого я вижу, а!

Не отвязав лыж, Олисея с «робятами» рухнули на колени:

– Не гони нас, боярин-батюшка! Верстай в холопи обельные да с собою возьми.

– А что так сразу в холопы-то? – Ремезов задумчиво сдвинул шапку. – Вот что. Во-он те сани видите? Давайте за мной туда, там у меня вся администрация… боярышня моя, тиун, они живо на вас ряд составят да запишут: что вы мне должны, а что я вам. Ну, что стоите-то?

– Батюшко! – Олисея, а следом за нею и отроки, Лютик и Горе, повалились в снег. – Дак ты нас в рядовичи пишешь? Господи-и-и… господине боярин… да как благодарить-то тебя?

Из светло-карих девчоночьих глаз катились крупные слезы, слезы радости и счастья.

Павел ухмыльнулся: всего-то в рядовичи их поверстал… в феодально-зависимое население.

– Так мы, батюшка, бежим уже, бежим, именами своими скажемся…

– Стоп! – внезапно погрозил Ремезов. – Сразу условия ставлю: батюшкой меня не звать, оно, конечно хорошо, что не дедушкой, но все ж таки – я же не старый пень! Это – во-первых, а во-вторых… Горе, тебя как по-настоящему-то? Горислав?

– Светлогор, ба… господине.

– Светлогор! – боярин произнес с чувством, с выражением, как стихи. – Вот это, я понимаю, имя, а то – горе какое-то. Как вы яхту назовете, так она и поплывет. Только горя нам и не хватало – отныне только Светлогором зовись! Усек?

– Усек, господине.

Молодой человек задумчиво взглянул на другого отрока:

– А ты, Лютик, кто? Не Малюта, часом?

– Не-а, не Малюта. Лютомир.

– Все равно как-то по-людоедски. Будь уж Лютиком. Ну, все, олимпийцы – поехали в рядовичи верстаться.

– Благодарствуем, господине боярин, век за тебя Господа будем молить и…

– Себя благодарите, – живо пресек поток благолепия Ремезов. – Немало ж для меня сделали, помогли.

Радостные беглецы бросились к саням боярышни. Олисея, Лютик, Горе… нет, Светлогор!