Я вдруг почувствовала, что очень устала и переела. Меня охватили стыд и бессилие, и я протянула руку и сжала ладонь отца. У него были обветренные мозолистые руки, смуглые, почти как у Сэмюэля. Как же я любила папины руки! Как и его самого. Однако заставила его волноваться за меня. Я подняла взгляд и увидела в его глазах отражение своих собственных чувств. Я взяла его руку и прижала к своей щеке. Он обхватил мое лицо широкой ладонью, глядя на меня с грустью.

– Ах, Джози Джо, что же я буду без тебя делать? – хрипло и устало сказал отец.

– Я никуда не уеду, пап, – тихо отозвалась я, с болью вспоминая о Сэмюэле.

– Уедешь, милая. – Папин голос дрогнул. – Придется. Я больше не позволю тебе оставаться здесь.

У меня внутри все оборвалось, и сердце полетело куда-то вниз, рассыпаясь на сотни осколков. Я уронила руки на колени.

– Разве я тебе не нужна, папа? – Мой голос задрожал, и я прикусила губу.

– Солнышко, речь не о том, что нужно мне. Ты заботилась обо мне и братьях с девяти лет. Совесть не позволит мне и дальше этим пользоваться.

– Папа! – возмутилась я. – Ты тоже о нас заботился! Я просто выполняла свои обязанности.

– Нет, ты делала намного больше, Джози. Тебе не довелось побыть ребенком. После смерти мамы твое детство закончилось. Ты всегда была такой мудрой и взрослой, и мне казалось, что ты имеешь право сама принимать решения. Но твой разум все равно подчинен сердцу, Джози. И ты готова остаться здесь ради меня и потерянной любви, которую не вернуть никогда в жизни. Кейси больше нет, милая. Он не вернется.

– Я знаю, пап, поверь мне, я знаю… Просто на этот раз я никак не могу проститься. Все не так, как было с мамой. Тогда я понимала, что это неизбежно. Даже будучи ребенком, я понимала, что рано или поздно она умрет. Что однажды ей придется меня покинуть. И я знаю, что именно на это она и надеялась: что я смогу дальше жить, любить, узнавать новое. Но на этот раз я никак не могу проститься, – повторила я, с трудом сдерживая всхлип.

Папа усадил меня к себе на колени, прямо как четыре года назад, когда нашел меня на крыльце в мамином свадебном платье. Покачиваясь, он гладил меня по спине и волосам, пока его рубашка пропитывалась моими слезами. Я-то думала, что у меня их уже не осталось. Мне больше не хотелось оплакивать Кейси. Но я знала, что плачу не о нем. Скорее из жалости к себе, и это было намного хуже. Я принялась яростно стирать слезы со щек, размазывая их кулаками.

– Я люблю Сэмюэля, папа.

Отец на мгновение замер, а потом продолжил раскачиваться.

– Я подозревал. В последнее время ты вела себя странно. – Он немного отстранился, чтобы взглянуть мне в лицо. – Но, милая… не слишком ли рано для таких выводов? Он провел в городе всего месяц.

Я издала смешок, резкий, пропитанный горечью.

– Пап, я любила Сэмюэля с тринадцати лет, – ответила я, глядя ему в глаза, а потом улыбнулась, заметив его изумление. Я погладила его по щеке. – Не беспокойся, пап. Между нами ничего такого не было.

Я снова прижалась к нему и начала рассказ о нашей истории любви, ведь иначе это и не назовешь.

– Мы с Сэмюэлем познакомились в школьном автобусе. Восемь месяцев мы каждый день ездили в Нефи и обратно. Так мы и подружились. Мы полюбили друг друга, слушая Бетховена и читая Шекспира. Мы спорили о книгах, о предвзятости, принципах и страстях. Наша дружба была поистине уникальна. – Я помедлила, собираясь с мыслями. – Я не понимала, насколько он дорог мне, пока он не уехал. Я не осознавала, что люблю его, просто хотела, чтобы мой друг вернулся ко мне. Но его так долго не было. В какой-то момент я решила, что он уже не вернется, и успела снова полюбить. Во второй раз, с Кейси, я сумела распознать свои чувства. На этот раз я держалась крепко. Наверное, поэтому мне было особенно больно его потерять. Я уже любила однажды и знала, что значит потерять любовь.

– Я ничего не знал про Сэмюэля, Джози, – сказал отец, словно не веря своим ушам.

– Никто не знал. Я не могла никому рассказать. Боялась, что, если признаюсь, ты будешь беспокоиться. Восемнадцатилетний индеец-полукровка, о котором ты ничего толком не знаешь. И я, твоя тринадцатилетняя дочь. Понимаешь, какая передо мной стояла дилемма?