Возвратился Петр поздно. На санях было несколько винтовок. Лицо его покраснело и посинело от холода. С утра ничего не ел и не пил. Кравчук посмотрел на сани, потом на Петра и ничего не сказал. Уже после того, как Петр немного отогрелся у печки и выпил кипятка, я осторожно спросил его:
— Ну что?
— Нашел. Отвез…
На следующий день он рассказал сам. Ему хотелось поделиться, высказать все то, что накопилось на душе. Мне показалось, что он за вчерашний день еще больше переменился. Говорил мало, все о чем-то думал. Временами у него вырывалось то, что он не мог удержать в себе. После похорон Петр сразу как будто повзрослел.
— Смотрю, разбросаны снарядные ящики. А рядом он. Лицо в снегу, но я его сразу узнал по короткой шинели… Ну, расстегнул шинель, достал из кармана гимнастерки красноармейскую книжку, комсомольский билет, письмо домой. Не успел отправить. Вот…
Петр протянул мне документы и помятый треугольник, на котором химическим карандашом был написан адрес матери.
— Трудно было одному с ним… У братской могилы все его узнали. Положили рядом с другими, накрыли шинелью и засыпали. Речей не было, музыки тоже. Один я снял шапку на морозе. Могила — у дороги, справа, когда спускаешься в глубокую балку, перед самой деревней. Вот так, — сказал Петр. — Я похоронил, а ты пиши матери.
Селькин — наша первая потеря из числа курсантов, пришедших в полк из училища. Потом нам пришлось не раз хоронить однополчан, которых мы хорошо знали на этой, казалось, бесконечной дороге от Москвы до Берлина. Похороны у небольшой деревушки, на краю глубокой балки, за которую он отдал жизнь, были первыми для нас с Петром. До этого мы еще никого не хоронили и не знали, как это делается.
— Мне было страшно, — как-то признался Петр потом, — одному с ним, на санях. Замерзший, без шапки… Наверное, не сразу умер. Кого сразу, тот лежит распластавшись, как мне говорили.
Долго совещались с Петром, как и что написать матери. Решили отложить. Пусть сначала немного свыкнется с тем, что от него не будет писем, что о нем ничего не слышно. Нам казалось, что надо подготовить ее. Может быть, ей так легче будет перенести страшное горе. Месяца через три мы послали письмо.
6
На нашем участке постепенно утихали кровопролитные бои. Впервые наши войска окружили целую армию гитлеровцев. Командование поставило задачу — уничтожить попавшие в мешок войска противника, расширить коридор, который отделял окруженных от основного фронта. Наш полк принимал участие в выполнении этого приказа. Уже не раз батальоны пытались овладеть селом на пути к Старой Руссе, но успеха не имели. Застопорилось продвижение и наших соседей. Сказывались большие потери, усталость, не хватало боеприпасов, танков, все еще слабым оставалось прикрытие с воздуха. Велики были трудности в войсках, но передний край стабилизировался, трудности преодолевались непоколебимой уверенностью в разгроме оккупантов.
По ночам держались еще лютые морозы, а днем солнышко подтачивало снег на дорогах. Уже не за горами была весна, хотя ее приближение мало кто замечал. У всех на языке оставались Старая Русса и Демянск, а не весна. До них рукой было подать, как утверждал седой старикашка, живший по соседству с нашей мастерской в приспособленном для жилья тесовом сарае с одним крохотным окошком. Он был местным жителем, не раз ходившим, пешком в Старую Руссу и Демянск. Старичок, как домовой, появлялся только поздно вечером, когда сгущались сумерки и над головами стихал гул транспортных немецких самолетов, доставлявших почти безнаказанно грузы своей окруженной армии. Старуха совсем не показывалась, а внучка — худенькая девочка, как нам показалось, — иногда стояла у двери сарая, закутанная в старинный бабкин платок. От деда мы знали, что в сарае он вырыл глубокий подвал, куда забивалось все семейство во время обстрелов и бомбежек. Заходить к деду и бабке мы всячески избегали. Причиной этому было то, что у них остановился наш начальник Сушко, которому недавно присвоили звание капитана.
С наступлением затишья дед стал чаще выходить к нам из своего жилья — покурить. Мы ему отдавали махорку и снабжали бумагой. Каждый раз он интересовался у нас положением на фронте, а мы его расспрашивали об окружавшей нас местности, ближайших городах и деревнях и по его рассказам составляли представление о нашем положении, о ширине коридора, разделившего немцев.
— Уезжайте отсюда, пока не поздно, — советовал я настойчиво деду.
— Куда?
— Как — куда? В тыл.
— Зима. Старуха плоха. Кто нас там ждет?..
— Ну кто-нибудь там есть?
— Есть в Ленинграде. Так оттуда к нам внучка приехала. Еле выбралась.