— А-аааааааааа!

От такого вопля мне самому даже страшно стало.

Не знаю, стало ли страшно быкам, но они ошалело повернули ко мне головы и сбавили шаг.

Но и кентавр, к сожалению, тоже.

— Скачи, скачи давай! Чего встала? — грубовато прикрикнул я, приближаясь к быкам, как заправский матадор.

Бедная измученная девочка бросилась в укрытие.

Я окинул взглядом арену. Тела погибших в этой скачке темными кровавыми пятнами виднелись вдоль всего пути. Одно из них — совсем близко от меня — тонконогая, светло-золотая лошадь с пропоротым животом.

Но это если смотреть с одной стороны.

А с другой это была молодая женщина. С длинными, смешавшимися с пылью и грязью волосами. С обнаженной грудью, растерзанной копытами быков.

Между тем довольные трибуны ликовали. Подняв глаза, я видел живую массу. Изумленные лица, одуревшие глаза, перекошенные рты.

А потом вдруг мой взгляд во всей этой лавине выхватили детское лицо — мертвенно-бледное, с широко распахнутыми от ужаса глазами. Это был мальчишка лет двенадцати, которого восторженный папаша исступленно трепал по плечу, при этом довольно помахивая рукой мне и быкам. А может быть, мертвой девочке в десятке шагов от меня.

И в этот момент я вдруг понял корриду. Что она вовсе не про быков. Она про ненависть.

Эти черные твари, по сути, ни в чем не были виноваты передо мной. И перед кентаврами, в сущности, тоже. Но здесь и сейчас для меня они стали воплощением зла. Не в смысле тупой звериной ярости скотины, а зла глобального. Того, что царило сейчас на этом ипподроме, в этом городе, в этом мире. Того зла, что превратило кошкодевочек в рабынь, кентавров — в дичь на потеху. А бедных женщин-ящеров сделало женщинами-ящерами, и этим все сказано.

Того самого зла, что по собственной прихоти превращало людей в полуживотных, а потом обрекало этих самых полуживотных на такую жизнь, которой добрый хозяин не допустит и для животного, изначально рожденного зверем.

И я хотел это победить. Уничтожить, проломив череп, перерубить хребет и выкинуть в гнилую канаву.

Стиснув рукоять меча в пылающих от энергии ладонях, я рванулся к одному из быков, увернулся от удара, ушел в сторону — и с остервенением вонзил меч ему в брюхо.

Тот с ревом отшатнулся от меня. Стон быка смешался с жадным ликованием трибун. Похоже, им было все равно, кто именно умирает.

Второй бычара вдруг будто отрезвел и попятился.

Ну и хрен с тобой.

Подскочив к его раненому приятелю, я завел меч ему под морду. Клинок вспыхнул — от силы и гнева, что я пытался влить в него через свою руку.