Жино щербато осклабился:
— Его светлость рассказал нам, что вы вели себя геройски и даже спасли ему жизнь!
Рей удивленно вытаращил глаза:
— Алехандро слишком снисходителен ко мне, ибо я вел себя как трус и чуть не погубил нас обоих!
— Ш-ш-ш-ш, — добродушно успокоил его ла Файет. — Первый морской закон гласит — море не прощает себялюбия и чванливости. Спаси друга — а он спасет тебя. А уж его светлость блюдет эти заповеди настолько строго, как, пожалуй, никто другой, и подает достойный пример всем своим подданным.
— Поэтому вы его и любите?
— Любим? — усмехнулся капитан. — Да мы его боготворим! Каждый моряк, последний завшивленный юнга знают: попроси виконт о помощи — и он не откажет никогда, даже не задумываясь о риске и угрозе для собственного благополучия.
— И отец хочет бросить этих людей на произвол судьбы! — горько прошептал Рей. — Зря! Ведь каждый народ имеет такого правителя, которого заслуживает, и было бы непростительной ошибкой не ценить наших, казалось бы ничем не примечательных…
— Молчи! — мягко приказал Алехандро, опускаясь на колени около друга и закрывая его рот своей твердой ладонью. — Они многого не знают, ничего не подозревают о гнусных замыслах твоего отца, а поэтому не смущай их непорочные умы всякими неведомыми словами и опасными рассуждениями!
Рей схватил друга за загорелое запястье и благодарно, почти благоговейно прижался губами к его пальцам. Алехандро понимающе усмехнулся и нежно погладил обветренное лицо юноши.
— Ты, наверно, сердишься на меня? — жалобно спросил Рей со слезами в голосе. — Я неосмотрительно втянул нас в неприятности, и мы оба чуть не погибли.
— Нет, ты ни в чем не виноват. — Алехандро выпрямился и безразлично дернул плечом, но взор его широко распахнутых глаз неотступно, жадно следил за рельефными очертаниями острова Сатар, медленно тающими в туманной дымке. — И более того, я бесконечно благодарен тебе за эту сумасбродную вылазку. Я многое понял и узнал, а еще — я увидел ее… — Лицо виконта приняло восторженное выражение.
Рей не решился побеспокоить друга и спросить — о ком именно подумал виконт в этот момент, но, кажется, он и так уже обо всем догадывался…
Антонио не бежал, а буквально летел, не чуя под собой ног. Неудобные деревянные сандалии звучно грохотали по булыжникам каменной мостовой. Время от времени изношенная обувка зловредно сползала вбок, так и норовя свалиться окончательно, и тогда послушник ловко подхватывал сабо обеими руками, чтобы не глядя, торопливо сунуть пальцы в веревочные петли, заменяющие нормальные ремешки, но весьма плохо справляющиеся с удержанием грубых, кустарно сработанных сандалий на его грязных, мозолистых ступнях. Антонио торопился — ведь виконт ждать не любит, а его высокопреосвященство — тем более!
Запыхавшись и трижды взопрев под коричневой шерстяной рясой, юноша все же достиг ворот герцогской резиденции — своего конечного пункта назначения. На мраморных ступеньках дворца вынужденно томились два кирасира, совершенно озверевшие от жары и безделья.
— Гляди-ка, Санчо, — обрадовался нежданному развлечению первый, — придурок из монастыря зачем-то прискакал!
Как известно, умный отличается от дурака тем, что в одной и той же ситуации он умело ставит перед собой правильную задачу, а дурак — наживает проблему. По меткому определению Кардинала, особым умом Антонио, в отличие от похвальной набожности, не блистал никогда. Поэтому и сейчас, вместо того чтобы смиренно промолчать, послушник совершил очередную глупость, необдуманно вступая в заведомо проигрышную перепалку, при этом абсолютно забыв знаменитый девиз подчиненных де Ретайю вояк, гласивший: «Встречают по одежке, но бьют-то всегда по мордешке». Правда, храбрый лейтенант ужасно обижался, когда остроумный виконт переиначивал их девиз по-своему: «Мы сильны, да мозгом сиры. Мы на то и кирасиры». Короче говоря, монахи и военные всегда вполне стоили друг друга во всех сферах самореализации — как умственных, так и физических.
— И вовсе я не придурок, — оскорбленно запротестовал Антонио. — Я — посланник его высокопреосвященства к его светлости виконту Алехандро.
— Ишь ты, — усмехнулся второй кирасир, — размечтался попик: виконта ему подавай! А может, сразу самого Герцога? Много вас тут таких ходит!
— Но как же, — растерялся добросовестный послушник. — У меня же письмо! — И он хвастливо продемонстрировал свернутое трубочкой послание, действительно запечатанное внушительной кардинальской печатью.