Усач фыркнул:
— Крестьянские у меня корни. Но вырос-то в станице, поэтому с казачками сблизился. Я их понимаю, они меня понимают. Сам себя казаком ощущаю. М-да… И ишшо понимаю, что покеда старшИну нынешнюю не разгоним да хребет сословным различиям промеж казаков и иногородних не заломаем, замириться у нас с ними не получится. Они ж за свои земли да льготы, зубами грызть станут…
В этот момент нас прервали и подскочивший казак (или, как выяснилось в свете последних сведений, может и не казак) позвал нас посмотреть на найденное.
Там уже стояли трое с лампами, поэтому был хорошо виден неровный ряд лежащих на земле людей. Человек десять. Буденный, спрыгнув с лошади походил, наклоняясь то к одному то к другому а потом, вернувшись, зло бросил:
— Вот так-то оно, паря… Энти казачки, сдались на милость победителя. А их попытали, сведения выбивая, да расстреляли. А мы тем сволочам, что у нас в руках были, лишь шкурку попортили!! Не-е-е Чур, ты как знаешь, а я теперича, токмо рубать стану. Негоже врагу милосердствовать, покуда он пленных штыками добивает. Негоже… Око за око, зуб за зуб!
Я лишь кивнул, понимая правоту командира Революционного конного отряда. Понимая, но не особо принимая. С другой стороны, может просто еще не настолько ожесточился, чтобы отдавать приказ резать пленных? Хотя, если приспичит… Ну да, вспоминая наших партизан в Великую Отечественную, подумалось, что основная масса народа, в мои времена, просто не задумывалось как там дело обстояло. Немцы (так же, как и сейчас) объявили их бандитами и вешали всех пойманных бойцов. Пытали и вешали. А как поступали партизаны с пленными? Вот, если просто подумать? Могу даже предложить варианты. Первый — допрашивали и расстреливали. Второй — допрашивали и помещали в отрядный передвижной лагерь военнопленных (разумеется, с соблюдением всех норм требований Красного Креста), таская их с собой пару лет, до соединения с Красной Армией. Третий — допрашивали и отправляли самолетами на Большую землю (хотя, надо сказать, что такие случаи с особо ценными «языками» и случались). Ну и четвертый — просто отпускали, по-отечески отшлепав.
И каков будет ответ? Вот так-то… Поэтому, пленных стрелять я хоть и не буду, но казачий способ «связывания», можно применять весьма широко. Хуже от этого точно не станет. Один хрен, при поимке нас повесят (кстати, эту тонкость надо обязательно довести до бойцов) а вот что касается войск на линии противостояния, то там будут действовать обычные правила ведения войны, и фрицы их не рискнут нарушать. Не потому, что настолько законопослушные, а потому что раненый или покалеченный военнопленный — это всегда гораздо больший геморрой чем здоровый сдавшийся боец.
А еще минут через пять, нашли первых из оставшихся в живых раненных. Батальонный Пилюлькин тут же начал их обихаживать. Потом ему принесли еще троих. Потом еще. В общей сложности, нашли восемь человек. Остальные одиннадцать, умерли до нашего приезда…
Народ хоть и сильно устал после долгого перехода, но все были несколько на взводе увидев, что немцы делали с их товарищами. Поэтому, при свете тех же керосиновых ламп комиссар провел митинг. В этот раз, даже я его поддержал в призывах не щадить врага. И от себя добавил сведения, полученные от летунов. В смысле о том, что нас в плен брать не будут. Порадовало, что бойцы на это отреагировали лишь мрачной решимостью. Ну а я, от себя, приказал освободившимся к этому времени медикам, задокументировать немецкое «обхождение» с пленными. Значит, они нас к бандитам причислили? Хорошо, а мы покажем какие фрицы гуманисты. Жаль, что фотоаппарата нет — в наших газетах статьи со снимками смотрелись бы нагляднее.
Ну а потом выставив часовых батальон отбился. Я же засиделся, разглядывая трофейную карту летчиков, при этом прикидывая наиболее оптимальный завтрашний маршрут. В любом случае, надо к воде выходить, так как лошади у нас и так на почти безводном пайке, а коняшки этого сильно не любят. И судя по карте, не особо далеко (я просто никак не мог привязаться к своему местонахождению) должно быть озеро.
Пока возился с картой ко мне подсел Буденный. Видно было, что его что-то распирает но усач пока не решается донести мысль. Поэтому в начале говорили лишь про завтрашние планы, а потом командир конного отряда решился:
— Чур, слухай, я тут с хлопцами погутарил… И понял, что уж больно лихо у тебя воевать получается. И батальон твой в прибытке, и бойцы сытые да целые. Трофеи, опять-таки настолько бохатые, шо ум за разум заходит. Как по старым временам, в Егориях меня бы уже догнал… А главное — удачлив ты.
Собеседник замолк, и я подбодрил:
— Так Семен… Это понятно. Непонятно только, к чему эти дифирамбы?
— Чё?
— Я говорю к чему ты это ведешь? Не просто ведь, похвалить хочешь?
И усач решился:
— У меня от отряда, семьдесят пять сабель осталось. Энто почти из двух сотен, шо в начале было. Германцев мы, конечно, покрошили знатно, но теперь нам только под переформирование идти. Либо вливаться в какую другую нашу часть… Да хучь к тому же Думенко, в первый конный полк. Он и командир справный, и рубака отчаянный.
Я кивнул:
— Ну… Нормально же — у него конники и у тебя конники. Постепенно полк разрастется в дивизию, а там, глядишь и в конную армию. Думенко станет командармом, ты замом. Сам прикинь какой рост: за пару-тройку лет из унтеров в замкомармии. Считай, как по-старому — генеральская должность! Такое и Суворову не снилось.