— Это понятно… Вы лучше скажите, что же там произошло?
Тут неожиданно вступил барон. Подобрав темп, чтобы не сбивать дыхание от быстрого шага, Евгений буквально поминутно принялся расписывать наш званный поход на ужин. Я молчал, так как было интересно оценить все глазами стороннего наблюдателя. Как оказалось, я вел себя несколько более раскованно, чем это принято в приличном российском обществе. Например — вместо того чтобы культурно отрезать гусиную ножку, вырвал ее с корнем, не прерывая при этом беседы. Потом, пристал к бедному подполковнику, с пояснениями тонкостей фотодела. Один раз, уже во время перекура, позволил себе рыгнуть, при этом громко рассмеявшись. В общем, показал себя истинным европейцем, оказавшимся в кругу своих соплеменников.
Барону пришлось даже тихонько извиниться перед генералом, пояснив, что я хоть и дикий испанец, но зато хороший фотограф. Сикевич на это понимающе кивнул, сказав, что в бароне сразу чувствуются поколения родовитых предков, а у наседающего на подполковника идальго, в роду, явно проскакивали карибские пираты. То есть они меня еще и оборжать успели втихаря. Ну-ну. Ничего Женя, я тебе еще это припомню…
Закончил Берг, как-то неожиданно:
— Ну а потом, Чур Пеленович встал из-за стола, подошел к часам, посмотрел на выскакивающую кукушку и повернувшись обратно, всех убил.
Хмыкающий и подхихикивающий во время его рассказа Буденный, поперхнулся:
— Чем? Часами с кукушкой?!
На что получил правдивый ответ:
— Нет. Просто руками. Два удара — два трупа. А генералу шею сломал. Только хрустнуло на всю залу, тот ногами задрыгал и завоняло гадостно… Чур Пеленович его еще так нежно на пол опустил и мне сказал, чтобы я подполковника придерживал.
Пытающийся осознать происходящее Семен, уточнил:
— Ага! Так это ты подпола удавил?
— Нет. Чур тех двоих так быстро убил, что они упасть со стульев не успели. Вернее, контрразведчик, просто на стол навалился, а начальник штаба, вбок оседать стал. Вот и пришлось его ловить…
Было темно и глаз не видно, но ошарашенный взгляд Буденного я почувствовал. А уж восхищенно-недоверчивую интонацию расслышал бы и глухой:
— Ну ты, казачина, могёшь!
Фыркнув, отшутился:
— Не могёшь, а мОгешь! И я тебе про это уже говорил!
Барон же, тем временем, решил разузнать, с чего я вообще настолько резко и без предупреждения действовать начал. Пришлось пояснять свои мысли, предчувствия и догадки. Пообсуждав нюансы, пришли к выводу, что данное спонтанное решение было наиболее верным. В общем, под беседу, еще часа через два вышли к дороге. Сильно надеясь, что это нужный нам тракт, повернули на лево и чутко вслушиваясь в черную степь, порысили дальше, благо что теперь можно было не идти, а бежать. Ну а во время бега, стало совсем не до разговоров.
Зато ничего не мешало размышлять. И размышления были все больше философские, так как я отстраненно прикидывал, сколько же конфликтов возникает из-за неумения правильно формулировать свои мысли? И живой тому пример — гайдамаки. Ведь что они написали в своем воззвании? Мол — если красные банды не прекратят бесчинствовать на железке, то их пособники будут уничтожены. И пипец. Для нас это явилось триггером.
А если бы Сикевич, дебила кусок, не выделывался и написал как есть — что за саботаж и отказ выполнять ремонтно-восстановительные работы, отказники будут подвергнуты репрессиям, было бы все по другому. Генерал не остывал бы сейчас со свернутой шеей и обгаженными штанами, а мы, спокойно, как и собирались, ушли из этого района.
Хотя, вряд ли он сам составлял текст. Скорее всего какой-нибудь дивизионный спичрайтер (тут почему-то перед глазами встала усатая физиономия современного мне пресс-секретаря и краткая характеристика его действий — «несет пургу») напыжился, выдав откровенный бред. А начальник, не подумав, его подмахнул. В итоге, как говорит умудренный жизнью Григоращенко — «маемо, шо маемо»…