На «двадцать второй версте» поселился смешанный коллектив. Пиня роменский доказывает, что рыжим людям нельзя тут селиться. Хоть тут можно неплохо обосноваться. Вот, например, он рыжий. А лес близко. Как только он заходит в лес, так сразу на него нападают комары и мошка и съедают его живьем.
Нет, таки правда. Вот интересно: Лемех златопольский — тот паршивый жестянщик — лазит больше, чем Пиня, по лесу. Да еще и работает всегда без сорочки, и черт его не берет. Почешется, шлепнет себя несколько раз, и все. А Пиня, который известен как лучший дамский парикмахер на весь Ромен и который с головы до ног застегнут на все пуговицы, — чтобы это его вот так кусали комары. Ну, просто же дышать не дают. Он и глаз не закроет. Шея, лицо, уши — абсолютно все у него опухло. Нет, рыжему на «двадцать второй версте» жить нельзя…
Лежит Пиня в палатке, укрылся с головой дождевым плащом и ни с кем не хочет разговаривать: прячется от комаров. Когда надо про что-нибудь узнать, можно пойти вон туда недалеко в лес. Там парни пилят деревья. Вывозят лес на бараки, на дома и на баню. Он может только сказать, что баню тут построят. Тут таки совсем неплохая делянка. Если хотите, можно пойти у тех спросить.
Но мы ни у кого ничего не можем спросить. Нет времени. Можем только немного отдохнуть, напоить себя и коней и ехать дальше.
— Наших чистокровных киргизов и забайкальских орлов можно хоть сейчас напоить. Надо только сразу же ехать и согреть коней, — объясняет Лейбка.
… Сзади подъезжает целая вереница телег. Они нас догнали. Дорога пока ровная. Вокруг густой дремучий лес. В нем самые разные деревья. То тут, то там видны большие выгоревшие участки. Кое-где еще и до сих пор тлеют обгоревшие пни или ветки. Возле самой дороги возвышается огромное дерево, обгорелое сверху: оно выгнулось, как какая-то рогатая тварь. Время от времени вспыхивает и снова дымится…
Очень часто попадаются речки, ручьи, широкие лужи. Пока они оборудованы, прикрыты мостками. Но туда дальше к опытному полю еще не все мостки налажены. Там нужно ехать осторожно. Надо обходить или очень далеко объезжать болото. Но Лейбко морщит свое широкое лицо и говорит, что он не должен держать это все в голове. Он не должен нести ни за кого ответственность. Никто ему не имеет права указывать и все такое.
— Но, но! А ну давай! Сильней! Вот так, ну!.. А черти бы вас взяли!.. Вот вам. Нате. Кости бы вам переломало… Сгорели бы вы вместе с Биро-Биджаном… Вот вам еще. Еще… Теперь стойте. Так я хоть буду знать, почему…
Кони напрягаются, выгибают шеи, поводят ноздрями. Но только перебирают ногами и остаются на том же месте. И за это Лейбка не имеет к ним претензий: он отстегал их, а они назло не хотят идти…
Стоит Лейбко босой, с длинными своими ногами в галифе, в грязи и просит, чтобы ему помогли.
— Ага, а я что говорил? Не надо было сюдой ехать. Поехал сюдой, сиди теперь хоть пять часов, — дразнится молодой менский парень в стертых хромовых сапогах.
— Пошел ты, спекулянтик. Продай свой мешок. Иди на биржу. А то я тебя пошлю…
— А ты паршивый каретник! Лошадиный погонщик!
Лейбко медленно поворачивается, и вместе с ним поворачиваются широкие крылья его галифе.
— Иди отсюда. Больше я ничего не скажу. И все.
Авром-шапочник терпеть не может таких штук. Он соскакивает с телеги. Его густые брови надвигаются на запавшие глаза. Он смотрит перед собой.
— Что за разговоры такие? Прежде всего, надо воз из грязи вытянуть, а тогда его поблагословить, чтоб не был таким фокусником.
— Эй, парни! Сюда! А ну, все сюда. Ты, выскребыш ленинградский, чего это ты оделся так голо, как телегент. А ну, иди, подставляй голую спину.
Кони повеселели, имея возможность доказать, что они не во всем виноваты. Скоро телега тронулась с места, они больше не дали ей увязнуть. Они внимательно пытались нащупать твердую почву, чтобы поставить ноги и вытянуть телегу.
— Вот хорошо, когда все берутся вместе. Из самой глубокой грязи можно вытянуть. — Авром-шапочник это уже давно говорил…