На пути диагностики и лечения иногда возникают еще более заурядные препятствия. Не в каждой больнице есть магнитно-резонансный томограф, а там, где есть оборудование, может не быть служащих, которые дежурят двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Жертв из сельской местности и малообеспеченных районов однозначно необходимо перевозить в травматологические центры, а это слишком дорого. Прибавьте к этому недостаточную компетенцию специалистов, оказавших первую помощь, и такой же персонал служб экстренной помощи, и многие пострадавшие до конца жизни будут пытаться справиться с последствиями невидимой, невыявленной, неподтвержденной травмы, и при этом ситуация практически всегда обернется против них, – их посчитают сумасшедшими, и именно их обвинят в произошедшем[63]. Правозащитники рассказывают о женщинах, которые теряли работу и право опеки над детьми; о женщинах, не имеющих практически никакой и совсем никакой медицинской, эмоциональной и финансовой поддержки. Велла помнит участницу исследования, жизнь которой «была непоправимо разрушена» повреждениями мозга, вызванными удушением. Она потеряла работу, переехала обратно к родителям, и нуждалась в постоянном сопровождении. «Она выходила на крыльцо и забывала, куда шла», – рассказывает Велла. Другая женщина, о которой писала Велла, разучилась читать и писать, и ее детей забрала служба защиты, потому что они решили, что эта женщина не в состоянии за ними ухаживать (Велла говорит, что эта женщина вновь научилась читать и писать и восстановила опеку над детьми). Нередко жертвы домашнего насилия плохо помнят происшествия, которые навлекли неприятности на их сожителей. Они были в одной части дома, и внезапно оказались в другой, а вспомнить последовательность событий не удается. Они описывают ситуацию расплывчато, но правоохранительные органы и суды возлагают бремя доказывания на их плечи. Неподготовленным сотрудникам кажется, что такие потерпевшие лгут. Часто жертвы ведут себя истерично, и это тоже может быть проявлением симптоматики. То, что исследователи знают о солдатах, футболистах и жертвах автомобильных катастроф, только сейчас становится достоянием сообщества по борьбе с домашним насилием: частичная потеря памяти, отказ от показаний, изменение деталей и другие проявления, включая тревожность, повышенную бдительность и головные боли, могут быть симптомами ЧМТ.
Кэмпбелл назвала эти факторы риска опросником по оценке риска. Вспоминая свою прошлую профессию, она предполагала, что медсестры будут использовать этот опросник в отделениях скорой помощи. Но оценка риска распространилась далеко за пределы этих отделений, и попала в кризисные центры, приюты, полицейские участки, юридические бюро и суды. Сейчас этот опросник используют по всей Америке и во многих странах по всему миру. Он изменил наш подход к осмотру жертв домашнего насилия и помощи им.
Согласно исследованию Кэмпбелл, женщины часто не осознают степень опасности, которой подвергаются, то есть они могут не понимать, как оценить эту опасность в более широком контексте. Могут не ощущать, что опасность растет. Не знать о конкретных переменных, указывающих на предстоящее убийство интимным партнером. Считать, что с детьми всё будет в порядке, и что их наличие даже дает какую-то защиту. Как там говорят: «Он не ударит меня при детях».
Теперь семья Мишель знает: то, что Роки не давал девушке с ними видеться – признак контроля через принуждение. Но раньше они этого не знали. А еще они не знали того, что доступ агрессора к оружию является одним из индикаторов наибольшего риска последующего убийства в связи с домашним насилием. Пол Монсон никогда не задумывался, есть ли у Роки оружие. У всех в Монтане есть оружие, а если и нет, то его легко достать.
Как-то раз полицейский в Биллингсе сказал мне, что в Монтане стоит человеку достигнуть совершеннолетия, как оружие буквально начинает сыпаться на него со всех сторон. Теперь Салли знает о сталкинге, о зависимостях, о непостоянной занятости. Но они с мужем слишком поздно об этом узнали. Невероятная эмоциональная тяжесть сожаления и вины, теперь этого не забыть. И они бы так хотели узнать об этом раньше.
Но ведь Мишель знала, что Роки опасен, даже если она и не понимала насколько. Мишель подозревала. Потому что она инстинктивно отказалась выдвигать против него обвинения. Она знала, потому что в воскресенье перед смертью была в гостях у Алиссы и Эйвана и говорила о том, каким грубым стал Роки. О том, как она его боялась. О том, что готова уйти. Именно такой контекст, такой набор переменных делает ситуацию настолько взрывоопасной. «Она не собиралась больше терпеть. Это было очевидно», – говорит Эйван. Алисса и Мелани подтверждают. То, как она говорила об этом в последние выходные своей жизни. Она была сыта по горло. И если Алисса, Эйван и Мелани это понимали, очевидно, что понимал и Роки, и это осознание что-то в нем всколыхнуло, напугало его до смерти. В этот раз всё серьезно. Мишель это знала, потому что отправила детей в дом Салли, чтобы обезопасить их. Знала, потому что подала на запрет на приближение, изо всех сил вцепилась в систему, проверяя, поможет ли это.
Но Мишель не знала, как собрать воедино все подсказки, проявившиеся за годы, недели и дни до убийства. Эти подсказки помогли бы девушке увидеть полную картину, которая показала бы, в какой сильной опасности она находится на самом деле. Но Мишель не заметила эскалации, хотя инстинктивно понимала, что ей нужно действовать так, как будто она заодно с Роки.
Зато Мишель видела то же, что и многие женщины до нее: агрессор кажется сильнее системы.
И как именно Мишель это поняла? Все просто: Роки вломился в дом Салли, сбил Мелани с ног, оттащил Салли за шею, когда та пыталась закрыть собственным телом Кристи и Кайла, пыталась их защитить, а потом он похитил Кристи. Расшифровка этих действий имеет решающее значение. Роки ворвался в дом, атаковал двух женщин, насильно забрал ребенка. Эти действия одно за другим указали Мишель на то, что меры безопасности, к которым она пыталась прибегнуть – оставить детей с матерью, разобраться с Роки самостоятельно, и, наконец, заявления о том, что уедет от него навсегда – были слабее, чем то, чего хотел он. Полиция действовала так, как будто жертвы – Салли и Мелани – излишне драматизировали произошедшее с ними. Какой-то парень забирает своего собственного ребенка. Так это же его ребенок. Гендерно-окрашенный посыл имеет решающее значение: мужчины сильные, а женщины слабые. Мужчины обладают властью, женщины ее лишены. Мужчины рациональны, женщины истеричны. Не важно, кто ты – жестокий агрессор или законопослушный полицейский: мужчины с обеих сторон баррикад в войне за жизнь Монсон донесли до женщин свое мнение. А когда за Роки внесли залог, это стало для Мишель еще более важным знаком. В этот раз
И в этих небольших отдельных эпизодах Роки показал жене нечто гораздо более важное: если она попытается сдержать его, попытается использовать систему против него, то он победит, и если Мишель этого не понимает, то он убедится в том, чтобы до нее дошло, он обострит ситуацию и заберет самое ценное, что у нее есть: детей.
И Мишель сделала то, что многие годы делают другие жертвы. Это неосознанный поступок, но именно он является последней отчаянной попыткой спасти себя и детей от мужчины, который всегда был опасен, а сейчас опасен, зол и страшен в гневе. Он превратился в медведя. И Мишель перешла на его сторону. Она вновь обратилась к системе и попыталась продемонстрировать свою преданность, отказавшись от запрета на приближение и отозвав собственное заявление. Мишель попыталась вернуть себе милость Роки, выиграть немного времени, чтобы придумать безопасный способ уйти. Иначе говоря, Мишель Монсон Мозур абсолютно точно
Зачастую к тому времени, как ситуация накаляется настолько сильно, становится слишком поздно что-то менять, если работники судебной системы – полицейские, правозащитники, судьи – не имеют представления о контексте данной ситуации и не располагают соответствующими инструментами для ее устранения. Необходимо судебное преследование, основанное на фактических данных (а не на показаниях свидетелей, то есть жертвам не придется давать показания в суде; в следующей главе я расскажу об этом подробнее) или нужны полицейские, прошедшие подготовку по распознаванию эмоциональной и психологической динамики поведения людей в подобных ситуациях, или судьи, которые могут оценить смертельную опасность ситуации и предложить стратегии сдерживания, от которых преступник не сможет отмахнуться. Как-то раз я заполнила форму оценки рисков по данным Мишель. Она набрала примерно шестнадцать – восемнадцать баллов (ответы на два вопроса из списка мы никогда не узнаем). Это число – индикатор наиболее высокого риска убийства в контексте домашнего насилия.
Именно непонимание контекста таких решающих моментов делает вопрос “Почему она не ушла?” настолько возмутительным.
Вспомните Мишель Монсон Мозур. Вспомните любое убийство интимного партнера в любом месте и в любое время, и вы не увидите разницы: каждый раз жертва делала всё, что только могла. Она пыталась снова и снова; но вопрос не в том, остаться или уйти. Вопрос в том, уйти или умереть.
Они остаются, потому что хотят жить. Но всё равно умирают. Мишель Мозур осталась ради детей и ради себя. Она осталась из гордости, осталась из любви, осталась из страха и под давлением культурных и социальных сил, над которыми была не властна. И любой человек, достаточно подготовленный для того, чтобы оценить ситуацию целиком, понял бы, что на самом деле Мишель не осталась: она медленно, на цыпочках, кралась к свободе.
А потом они помолятся
В понедельник перед Днем благодарения Мишель забрала Кристи и Кайла из школы. Некоторое время у них в гостях была подруга Кристи, а потом ушла. Мишель накормила детей ужином. Может быть, немного с ними поиграла. Может быть, они вместе посмотрели телевизор. Мишель собиралась поехать к отцу и помочь ему убраться дома перед праздником к приезду бабушки из Северной Дакоты. Но Мишель не приехала. Примерно в пять вечера сосед видел, как Роки выглядывает в окно. Алисса звонила и звонила. В понедельник вечером, во вторник утром, днем, вечером.
С Сарой, Гордоном и Салли Мишель не общалась с сентября, с тех пор как она забрала заявление. Салли виделась с детьми только на Хэллоуин – Мишель отправила их к бабушке похвастаться костюмами. А Сара видела Роки всего один раз, в день, когда его освободили под залог; она потребовала объяснений: «Зачем ты вломился в дом к теще?» То, что Роки рассказал в ответ, так сильно отличалось от истории Мелани, что Сара, возможно, впервые в жизни поняла, «что значит быть патологическим лгуном». «Ты болен», – сказала она сыну. И это была одна из ее последних фраз, обращенных к нему.
В Биллингсе похолодало и выпал снег. Мишель сказала Алиссе, что у нее появилось больше доказательств предполагаемой измены Роки, но она не стала вдаваться в подробности. Как-то вечером перед Днем благодарения Мишель приехала к Полу с детьми и чемоданом. Она сказала, что наконец-то уходит от Роки и попросилась остаться на ночь.
Утром Мишель заставила Пола пообещать, что ни под каким предлогом не позволит Роки забрать детей. Видимо, Роки следил за домом Пола, потому что как только Мишель ушла, он уже стучался в дверь, умоляя Пола отдать ему детей всего на пару часов. Он обещал, что ничего не сделает. Просто хочет сводить детей в кино на Гарри Поттера. А потом сразу привезет их назад. И Пол ему поверил.