Гитлер описывает подавление воли аудитории превосходящей силой оратора как самый действенный аспект пропаганды. Он, не колеблясь, признает, что психическая усталость его слушателей – наиболее благоприятное условие их внушаемости. Обсуждая вопрос о том, какое время суток наиболее подходит для массового политического митинга, он говорит:
«Представляется, что утром и даже на протяжении дня сила воли людей с величайшей энергией восстает против попытки покорить ее другой волей и склонить к мнению другого человека. Вечером же они с большей легкостью покоряются власти более сильной воли. Воистину каждый такой митинг является схваткой двух противостоящих друг другу сил. Превосходящий ораторский талант властной апостольской натуры теперь легче покорит волю людей, которые естественным образом испытывают ослабление силы сопротивления, чем тех, кто все еще в полной мере владеет энергией своего ума и силой воли».
Гитлер очень хорошо осознает условия, способствующие жажде подчинения, и дает прекрасное описание положения индивида, присутствующего на массовом митинге.
«Массовый митинг необходим хотя бы по той причине, что на нем индивид, становящийся приверженцем нового движения, чувствующий свое одиночество и боящийся его, впервые видит картину большей общности, чего-то, дающего большинству людей чувство силы, обнадеживающего… Если он в первый раз вышел за порог своей маленькой мастерской или большого завода, где он чувствует себя ничтожным, попал на массовый митинг и теперь окружен тысячами и тысячами своих единомышленников… он подпадает под магическое влияние того, что мы называем массовым внушением».
В том же духе отзывается о массах Геббельс. «Люди ничего так не хотят, как быть управляемыми достойно», – пишет он в своем романе «Михаэль». Для него они «не больше, чем камень для скульптора. Вождь и массы – это не бо́льшая проблема, чем художник и краски».
В другой книге Геббельс дает точное описание зависимости садиста от его объекта, того, каким слабым и пустым он чувствует себя, если не ощущает своей власти над кем-то, и как такая власть дает ему новые силы. Вот отчет Геббельса о том, что с ним происходит. «Иногда бываешь охвачен глубокой депрессией. Ее можно преодолеть, только снова оказавшись перед массами. Люди – источник нашей силы».
Красноречивое описание той власти над людьми, которую нацисты называют руководящей ролью, дал вождь немецкого Трудового фронта Лей. Обсуждая качества, требующиеся нацистскому лидеру, и цели обучения таких вождей, он писал: «Мы хотим знать, имеют ли эти люди волю руководить, быть повелителями, одним словом, править. Мы хотим господствовать и наслаждаться этим. Мы научим этих людей ездить верхом, чтобы дать им чувство абсолютной власти над живым существом».
Тот же упор на власти присутствует в формулировке Гитлером целей образования. Он говорит о том, что для ученика «все обучение и развитие должны быть направлены на то, чтобы дать ему убеждение в абсолютном собственном превосходстве над другими».
То обстоятельство, что в другом месте он утверждает, что мальчика следует научить терпеть несправедливость без возражений, больше не должно казаться читателю – по крайней мере я на это надеюсь – странным. Такое противоречие типично для садомазохистских метаний между жаждой власти и стремлением к подчинению.
Желание властвовать над массами есть то, что двигало «элиту», нацистских вождей. Как показывают приведенные выше цитаты, эта жажда власти иногда раскрывается с почти поразительной откровенностью. Иногда она высказывается в менее оскорбительной форме – подчеркивается, что быть управляемыми – именно то, чего желают массы. Иногда необходимость польстить массам и тем самым скрыть циничное презрение к ним приводит к таким уловкам: говоря об инстинкте самосохранения, который для Гитлера, как мы увидим ниже, был более или менее идентичен со стремлением к власти, он утверждает, что у арийцев этот инстинкт достиг наиболее благородной формы, «потому что ариец добровольно подчиняет свое эго жизни сообщества и, если потребуется, пожертвует им».
В то время как «вожди» – это те, кто в первую очередь наслаждается властью, массы вовсе не лишаются садистского удовлетворения. Расовые и политические меньшинства внутри Германии, а со временем и другие нации, описываемые как слабые и вырождающиеся, становятся объектами садизма, которым питаются массы. Пока Гитлер и его бюрократия наслаждались своей властью над немецким народом, сам народ обучался наслаждаться властью над другими народами и стремиться к мировому господству.
Гитлер, не колеблясь, говорит о мировом господстве как о собственной цели и цели своей партии. Он так высмеивает пацифизм: «Действительно, идея пацифизма и гуманности, возможно, вполне хороша, после того как человек высочайших стандартов завоюет и покорит мир до такой степени, что станет единственным господином земного шара».
И еще: «Государство, которое в эпоху расового вырождения посвящает себя заботе о своих лучших расовых элементах, однажды должно стать властелином мира».
Обычно Гитлер пытается рационализировать и оправдывать свою жажду власти. Основные оправдания таковы: его доминирование над другими народами направлено к их собственному благу и к благу культуры всего мира; стремление к власти коренится в вечных законах природы, и он выявляет эти законы и следует им; он сам действует по приказу высшей силы – Бога, судьбы, истории, природы; его попытки властвовать – только оборона от попыток других властвовать над ним и над немецким народом. Он хочет только мира и свободы.
Примером рационализации первого типа может служить следующий отрывок из «Майн кампф»: «Если бы в своем историческом развитии немецкий народ обрел такое групповой единство, каким наслаждаются другие народы, то германский рейх был бы сегодня, возможно, хозяином планеты». Германское владычество над миром привело бы, заключает Гитлер, к «миру, поддерживаемому не пальмовыми ветвями слезливых пацифистских профессиональных плакальщиц, но основанному победоносным мечом народа правителей, обнажающих меч на службе высшей культуры».
В последующие годы уверения Гитлера в том, что его цель – не только благоденствие Германии, но его действия совершаются в лучших интересах цивилизации в целом, стали хорошо знакомы каждому читателю газет.
Вторая рационализация, согласно которой его жажда власти коренится в законах природы, – более, чем просто рационализация; она также порождается стремлением подчиняться внешней силе, как это особенно выражено в грубой популяризации Гитлером дарвинизма. В «инстинкте сохранения вида» он видит «первую причину формирования человеческих сообществ».
Инстинкт самосохранения ведет к борьбе сильного за властвование над слабым и со временем – экономически – за выживание наиболее приспособленного. Идентификация инстинкта самосохранения с властью над другими нашла особенно яркое выражение в выводе Гитлера о том, что «первая культура человечества наверняка меньше зависела от одомашнивания животных, чем от использования неполноценных людей». Он распространяет собственный садизм на природу, которая является «жестокой царицей мудрости», а ее закон сохранения «связан с жестким законом необходимости, по которому право на победу имеют лучшие и сильнейшие в этом мире».
Интересно отметить, что в связи с этим вульгарным пониманием дарвинизма «социалист» Гитлер защищает либеральные принципы неограниченной конкуренции. В полемике против кооперации между различными националистическими группами он говорит: «Благодаря такой комбинации свободная игра энергий связывается, борьба за отбор лучших останавливается, и соответственно необходимая окончательная победа самых здоровых и сильных навсегда предотвращается». В другом месте он говорит о свободной игре энергий как о мудрости жизни.
Несомненно, теория Дарвина как таковая не была выражением чувств садомазохистского характера. Напротив, многим его последователям она давала надежду на дальнейшую эволюцию человечества в направлении более высоких уровней культуры. Для Гитлера же она была выражением и одновременно оправданием его собственного садизма. Он весьма наивно демонстрировал психологическую значимость, которую имела для него теория Дарвина. Когда он жил в Мюнхене, будучи все еще неизвестным человеком, он обычно просыпался в 5 часов утра. Он «приобрел привычку кидать кусочки хлеба или сухие корки маленьким мышкам, которые жили в комнатке, и потом наблюдать, как эти милые зверьки весело возятся и дерутся за эти скромные лакомства». Эта «игра» была дарвиновской «борьбой за существование» на мельчайшем уровне. Для Гитлера это была мелкобуржуазная замена цирка римских цезарей и вступление к тому историческому цирку, который ему предстояло создать.