Если индивид реализует свое «я» в спонтанной активности и тем самым связывает себя с миром, он перестает быть изолированным атомом; он и мир образуют упорядоченное целое; человек находит свое законное место; благодаря этому исчезают его сомнения в себе и в смысле жизни. Сомнения порождались его отдельностью и отвержением жизни; когда индивид может жить не вследствие принуждения, не как автомат, а спонтанно, сомнения рассеиваются. Человек осознает себя как активное творческое существо и понимает, что жизнь имеет единственный смысл: акт жизни как таковой.

Если человек преодолевает основополагающее сомнение относительно себя и своего места в жизни, если он связан с миром благодаря принятию его в силу спонтанной жизни, он обретает силу как индивид и находит уверенность. Такая уверенность, впрочем, отличается от той, которая характеризует доиндивидуальное состояние так же, как новое единение с миром отличается от первичных уз. Новая уверенность коренится не в защите, которую индивид получает от высшей внешней силы; не исключает она и трагических сторон жизни. Новая уверенность имеет динамический характер: она основана не на защите, а на спонтанной активности человека. Такую уверенность может дать только свобода; она не нуждается в иллюзиях, поскольку устраняет условия, делающие иллюзии необходимыми.

Позитивная свобода как реализация своего «я» предполагает полное признание уникальности индивида. Люди рождаются равными, но они также рождаются разными. Основанием таких различий являются унаследованные физиологические и психические свойства, с которыми человек начинает жизнь и к которым добавляется определенный набор обстоятельств и опыта. Эта индивидуальная основа личности идентична любой другой столь же мало, насколько два организма идентичны друг другу физически. Истинный рост личности всегда есть рост этой конкретной основы – рост органический, рост ядра, характерного для данного человека и только для него. Развитие человека-автомата, в противоположность этому, не является органическим. Развитие основы личности блокируется, на нее накладывается псевдоличность, что, как мы видели, представляет собой по сути внедрение внешних паттернов мыслей и чувств. Органический рост возможен только при условии абсолютного уважения к особенностям как других людей, так и собственного «я». Это уважение и культивирование уникальности личности есть самое ценное достижение человеческой культуры, и именно это достижение подвергается опасности в настоящее время.

Уникальность личности ни в коей мере не противоречит принципу равенства. Положение о том, что все люди рождаются равными, означает, что все они разделяют одни и те же основополагающие человеческие качества, что они разделяют общую судьбу человеческих существ, что все они имеют одинаковое неотчуждаемое право на свободу и счастье. Кроме того, это означает, что отношения между людьми – это отношения солидарности, а не властвования/подчинения. Чего понятие равенства не предполагает, так это того, что все люди одинаковы. Подобная концепция равенства основывается из той роли, которую индивид играет сегодня в своей экономической деятельности. В отношениях человека покупающего и человека продающего конкретные различия индивидов стираются. В такой ситуации значение имеет только одно: что у одного из участников сделки есть что-то на продажу, а у другого – деньги на покупку. В экономической жизни один человек не отличается от другого; как реальные люди они различны, и культивирование их уникальности есть суть индивидуальности.

Позитивная свобода также предполагает отсутствие власти, которая выше уникальной личности; человек является центром и целью своей жизни; рост и реализация человеческой индивидуальности есть главная задача, которая никогда не может быть подчинена любым целям, которым приписывается бо́льшая значимость. Такая интерпретация может вызвать серьезные возражения. Не утверждает ли она неограниченный эгоизм? Разве это не отрицание идеи самопожертвования ради идеала? Не приведет ли ее принятие к анархии? На самом деле эти вопросы уже получили ответ – отчасти эксплицитно, в приведенных выше рассуждениях. Однако они слишком важны, чтобы мы не сделали еще одной попытки их прояснить, чтобы избежать непонимания.

Утверждение, что человек не должен быть подвластен ничему превыше себя, не означает непризнания значимости идеалов. Напротив, оно служит их сильнейшим утверждением. Впрочем, это принуждает нас к критическому анализу того, что такое идеал. Сегодня принято думать, что вообще идеал есть любая цель, достижение которой не предполагает материальной выгоды, что-то, ради чего человек готов пожертвовать эгоистическими соображениями. Это чисто психологическая – и поэтому релятивистская – концепция идеала. С такой точки зрения фашист, движимый стремлением подчиниться высшей силе и одновременно властвовать над другими людьми, так же преследует идеал, как человек, который борется за человеческое равенство и свободу. На этой основе проблема идеала никогда не может быть разрешена.

Необходимо проводить различие между истинными и ложными идеалами; это различие столь же фундаментально, как различие между правдой и ложью. Все истинные идеалы имеют одну общую особенность: они выражают желание достичь чего-то еще не достигнутого, но желательного в целях роста и счастья индивида. Мы можем не всегда знать, что́ для этого служит, мы можем расходиться во мнениях о функции того или иного идеала в терминах человеческого развития, но это не служит основанием для релятивизма, утверждающего, будто мы не можем знать, что способствует, а что препятствует жизни. Мы не всегда уверены в том, какая пища полезна, а какая – нет, но из этого не следует, что у нас нет никаких способов определить яд. Точно так же мы можем узнать, если захотим, что́ ядовито для психической жизни. Мы знаем, что нищета, угнетение, изоляция направлены против жизни; что все служащее свободе и укрепляющее мужество и силу быть самим собой идет жизни на пользу. То, что хорошо и что плохо для человека – не метафизический, а эмпирический вопрос, ответ на который может быть получен на основе анализа человеческой природы и влияния на человека определенных условий.

Но что насчет «идеалов» вроде фашистских, которые определенно направлены против жизни? Как нам понять тот факт, что люди следуют этим ложным идеалам столь же ревностно, как и те, кто следует идеалам истинным? Ответ на этот вопрос дают некоторые психологические соображения. Феномен мазохизма показывает нам, что людей может привлекать возможность испытывать страдание или подчинение. Нет сомнений в том, что страдание, подчинение или самоубийство представляют собой противоположность позитивным целям жизни. Тем не менее эти цели могут субъективно переживаться как удовлетворительные и привлекательные. Такая привлекательность того, что вредно для жизни, есть феномен, который больше любых других заслуживает названия патологического извращения. Многие психологи полагают, что испытывать удовольствие и избегать боли – единственный законный принцип, направляющий человеческие действия; однако динамическая психология может показать, что субъективно испытываемое удовольствие – недостаточный критерий ценности определенного поведения в терминах человеческого счастья. Имеется в виду анализ мазохистских феноменов. Такой анализ показывает, что ощущение удовольствия может быть результатом патологического извращения и имеет так же мало отношения к объективному значению этого ощущения, как сладкий вкус яда к функционированию организма. Таким образом, мы приходим к определению истинного идеала как любой цели, которая способствует росту личности, свободе и счастью, а ложного – как принудительно ведущего к иррациональной цели, субъективно привлекательной (как влечение к подчинению), но в действительности вредоносному для жизни. Если мы принимаем это определение, то, следовательно, истинный идеал – это не какая-то скрытая сила, превосходящая индивида, а ясное выражение полного утверждения своего «я». Любой идеал, противоречащий такому утверждению, самим этим фактом доказывает то, что это – патологическая цель.

Обсуждаемый здесь вопрос ведет к очень важному выводу: проблемы этики могут быть прояснены динамической психологией. Психологи могут быть полезны в этом отношении, если видят важность моральных проблем для понимания личности. Любая психология, включая психологию Фрейда, рассматривающая такие проблемы в терминах принципа удовольствия, не учитывает одну важную сторону теории личности и тем самым оставляет место догматическим, неэмпирическим моральным доктринам. Анализ любви к себе, садомазохистской жертвы и идеалов, предлагаемых этой книгой, иллюстрирует эту область психологии и этики и требует дальнейшего развития.

Отсюда мы переходим к другому вопросу – вопросу самопожертвования. Исключает ли наше определение свободы и неподчинения какой-либо высшей силе самопожертвование, включая возможность отдать собственную жизнь?

Сегодня это особенно важный вопрос, потому что фашизм объявляет самопожертвование высшей ценностью и убеждает многих в своем идеалистическом характере. Ответ на этот вопрос логически вытекает из того, что было сказано выше. Существуют два совершенно различных типа самопожертвования. Один из трагических фактов жизни заключается в том, что требования нашего физического «я» и «я» психического могут конфликтовать: мы можем быть вынуждены пожертвовать своим физическим «я» для того, чтобы утвердить целостность «я» духовного. Такое самопожертвование никогда не утратит своего трагического характера. Смерть не бывает сладкой, даже если принимается ради высочайшего идеала. Она остается невыразимо горькой, и все же может оказаться предельным утверждением нашей индивидуальности. Такое самопожертвование фундаментально отличается от проповедуемого фашизмом «самопожертвования», которое является не высочайшей ценой, которую человек может заплатить ради утверждения себя, а целью само по себе. Это мазохистское самопожертвование видит завершение жизни в самом ее отрицании, в уничтожении себя. Это только ярчайшее выражение того, что фашизм во всех своих ответвлениях ставит как цель: уничтожение индивидуальной личности и ее полное подчинение высшей силе. Это извращение истинного самопожертвования, как самоубийство – полное извращение жизни. Истинное самопожертвование предполагает бескомпромиссное стремление к духовной целостности. Те, кто ее утратил, только прикрывают самопожертвованием свое моральное банкротство.

Остается ответить на последнее возражение: если людям позволить действовать свободно в смысле спонтанности, если они не будут признавать другой власти, кроме самих себя, не будет ли неизбежным результатом анархия? Если под словом «анархия» понимать безудержный эгоизм и разрушительность, то ответ на этот вопрос зависит от понимания нами человеческой природы. Я могу только указать на то, о чем говорилось в главе, посвященной механизмам бегства: человек сам по себе не плох и не хорош; жизнь имеет внутреннее свойство расти, расширяться, раскрывать возможности. Если жизнь отвергается, если индивид изолирован и погружен в сомнения или чувства одиночества и бессилия, тогда он склонен к разрушительности и жажде властвовать или подчиняться. Если человеческая свобода становится свободой для, если человек может реализовать себя полностью и без ограничений, основополагающая причина асоциальных побуждений исчезает, и опасным может быть только больной или ненормальный человек. Такая свобода в истории человечества никогда не реализовывалась, однако всегда была идеалом, к которому человечество стремилось, даже если часто это выражалось в невразумительной или иррациональной форме. Нет оснований удивляться тому, что история демонстрирует так много жестокости и разрушительности. Если чему и следует удивляться – и чем обнадеживаться, – так это на мой взгляд тому факту, что человеческая раса, несмотря на все случавшееся с людьми, сохранила и развила такие качества, как достоинство, мужество, порядочность и доброта, которые мы находим и в исторических примерах, и в наших бесчисленных современниках.

Если под анархией понимать то обстоятельство, когда индивид не признает никакой власти, ответ можно найти в том, что уже было сказано о различии между рациональной и иррациональной властью. Рациональная власть, как и истинный идеал, имеет целью рост и расцвет человека. Таким образом, она никогда не вступает в конфликт с индивидом и с его настоящими, а не патологическими целями.

Главное положение этой книги – двойное значение свободы для современного человека: он освободился от традиционной власти и стал «индивидом», однако одновременно сделался изолированным, бессильным, инструментом для достижения внешних по отношению к нему целей, отчужденным от себя и других; более того, такое состояние подрывает его личность, ослабляет и пугает его, делает готовым подчиниться новой разновидности рабства. С другой стороны, позитивная свобода идентична полной реализации возможностей человека, она дает ему способность жить активно и спонтанно. Свобода достигла критической точки; благодаря собственному динамизму она подвергается опасности превратиться в собственную противоположность. Будущее демократии зависит от реализации индивидуализма, который остается идеологической целью современной мысли со времен Ренессанса. Культурный и политический кризис наших дней является следствием не того, что индивидуализма слишком много, а превращения того, что мы считаем индивидуализмом, в пустую оболочку. Победа свободы возможна только при условии развития демократического общества так, что целью культуры станет рост и счастье индивида, когда жизнь не будет требовать оправдания успехом или чем-то еще, когда индивид не будет подчинен и не подвергнется манипуляции со стороны внешней силы, будь это государство или экономическая система; наконец, когда в обществе совесть и идеалы человека не будут интернализацией внешних требований, а станут действительно его собственными и будут выражать цели, определяемые особенностями его «я». Эти цели не могли быть в полной мере реализованы ни в какой предыдущий период современной истории; они должны были оставаться по большей части идеологическими целями, потому что отсутствовал материальный базис для развития истинного индивидуализма. Такие предпосылки создал капитализм. Проблема производства разрешена – по крайней мере в принципе – и мы можем представить себе будущее, в котором наступит изобилие, а борьба за экономические привилегии перестанет быть необходимой по причине экономической нехватки. Проблема, которая сегодня стоит перед нами, заключается в такой организации социальных и экономических сил, чтобы человек как член организованного общества мог стать господином этих сил и перестал быть их рабом.

Я подчеркиваю психологическую сторону свободы, но также пытаюсь показать, что психологические проблемы не могут быть отделены от материальной основы человеческого существования, от экономической, общественной, политический структуры общества. Из этой предпосылки следует, что реализация позитивной свободы и индивидуализма также связана с экономическими и социальными изменениями, которые позволят индивиду стать свободным в терминах реализации его «я». Целью данной книги не является рассмотрение экономических проблем, вытекающих из этой предпосылки, или экономических планов на будущее, но я не хотел бы оставить сомнение в том, в каком направлении, на мой взгляд, лежит ее решение.

В первую очередь нужно отметить следующее. Мы не можем позволить себе утрату какого-либо из фундаментальных достижений современной демократии – представительное правительство, т. е. правительство, выбранное народом и перед ним ответственное, или какое-либо из прав, гарантированных каждому гражданину конституцией. Не можем мы и отказаться от более нового демократического принципа, согласно которому никто не должен голодать, государство отвечает за всех своих граждан, никто не должен оказаться в подчинении и утратить свою человеческую гордость из-за страха безработицы и голода. Эти основополагающие достижения не только должны быть сохранены, но и укреплены и расширены.

Несмотря на то, что в такой степени демократия достигнута, хоть и не полностью, этого недостаточно. Прогресс демократии заключается в увеличении фактической свободы, инициативы и спонтанности индивида, а не только в определенных улучшениях в частной и духовной жизни, но в первую очередь в активности, главной для существования каждого человека, – в его труде.

Каковы общие условия для этого? Иррациональный, бесплановый характер производства должен быть заменен на плановую экономику, представляющую собой спланированные и согласованные усилия общества как такового. Общество должно разрешать социальные проблемы столь же рационально, сколь оно управляет природными процессами. Одним из условий этого является устранение тайной власти небольшой группы людей, обладающей огромным экономическим потенциалом и не несущей никакой ответственности перед теми, чья участь зависит от ее решений. Можно было бы назвать такой новый порядок демократическим социализмом, однако название не имеет значения; важно установление рациональной экономической системы, служащей интересам народа. Сегодня преобладающее большинство народа не только не контролирует всю экономическую систему, но и имеет небольшой шанс проявить истинную инициативу и спонтанность на своем рабочем месте. Люди «наняты», от них не ожидается ничего, кроме выполнения того, что им сказано. Только при плановой системе, когда вся нация рационально управляет экономическими и общественными силами, индивид может разделять ответственность и использовать в своей работе творческое мышление. Главное значение имеет восстановление возможности истинной активности индивида, когда его собственные цели и цели общества идентичны не только идеологически, но в реальности; когда человек может активно использовать свои усилия и разум в работе, которую выполняет и за которую чувствует ответственность, потому что она направлена на достижение его собственных человеческих целей. Мы должны заменить манипулирование людьми активной и разумной кооперацией и расширять формальный политический принцип правительства «из народа и для народа» в экономическую сферу.

На вопрос о том, способствует ли экономическая и политическая система человеческой свободе, нельзя ответить только в политических и экономических терминах. Единственным критерием реализации свободы является то, участвует ли активно индивид в определении своей жизни и жизни общества, имея в виду не только формальный акт голосования, но и повседневную деятельность, его труд, его отношения с другими людьми. Современная демократия, если она ограничивает себя чисто политической сферой, не может в достаточной мере противодействовать последствиям экономической ничтожности среднего человека. Недостаточны и чисто экономические концепции вроде обобществления средств производства. Я не имею здесь в виду обманчивое употребление слова «социализм», как оно – в целях тактического удобства – входит в сочетание «национал-социализм». Я говорю о России, где социализм стал столь же обманчивым понятием: хотя обобществление средств производства произошло, на деле могущественная бюрократия манипулирует огромной массой населения; это неизбежно препятствует развитию свободы и индивидуализма, даже если контроль правительства эффективен в отношении экономических интересов большинства народа.

Никогда еще словам не придавалось такого ложного значения для сокрытия правды, как сегодня. Предательство союзников именуется умиротворением, военная агрессия камуфлируется как защита против нападения, завоевание маленьких наций выдается за акт дружелюбия, а жесткое угнетение всего населения совершается во имя национал-социализма. Слова «демократия», «свобода», «индивидуализм» тоже стали объектами этого осквернения. Есть лишь один способ определить истинное различие между демократией и фашизмом. Демократия есть система, создающая экономические, политические и культурные условия для полного развития индивида. Фашизм – это система, независимо от того, какое имя носит, делающая человека подчиненным внешним целям и ослабляющая развитие подлинной индивидуальности.