— Должен ожить.

— Ох, Леопард, кажись — не должен, а должна. По-моему, это баба.

— Берта?

— Если бы мне кто сказал, что баба так водит авто, я бы не поверил. Но похоже, что фрау Шварцвальд.

Опустившись на корточки, Росомаха стал ощупывать голову утопленника — или утопленницы? — пытаясь сообразить, как закреплен на ней мокрый шарф. Лабрюйер даже не задумался, что там такое на голове, у него была задача поважнее.

Шарф был намотан так, как надевают белые платки крестьянские бабы в сенокос — внахмурочку, так что лоб закрыт, щеки закрыты, на виду один нос, и тот кое-как бережет от солнца козырек из вытянутой вперед ткани. Но шарф был черный — для ночной незримости. Когда Росомаха снял его, на песок упали длинные мокрые волосы.

— Да, она, — согласился Лабрюйер.

Росомаха зажал волосы в кулак, приподнял голову и сунул палец фрау Берте в рот.

— Говорят, если нажать на корень языка, помогает. Сам не пробовал, а вдруг…

Не помогло. Тело оставалось безжизненным.

— На штранде, я видел, иногда вдувают воздух в рот, некоторые оживают. Попробую, — решил Лабрюйер.

Но и эта попытка оказалась тщетной. Фрау Берта Шварцвальд, а как на самом деле — одному «Эвиденцбюро» ведомо, была непоправимо мертва.

— Ты не горюй. Боюсь, у нас было мало шансов взять ее живой, — сказал Росомаха.

— Я не горюю.

И в самом деле — Лабрюйер смотрел на мертвую женщину почти спокойно.

Не приведи господь — он гнался бы за Лореляй, и воровка нечаянно погибла. Тогда бы… тогда бы он звал ее, тормошил, грел в ладонях ее маленькие ручки…

А эта, лежавшая па песке в черном жакете и черных шароварах, хоть и прижималась когда-то к нему всем телом, хоть и обещала восторги страсти, была не женщиной, нет! Она была орудием в чьих-то руках, и ремесло вытравило ее женскую суть, оставив только внешние приметы.

— Надо ее обыскать, — сказал Росомаха.

И они вдвоем обыскали фрау Шварцвальд, путаясь в мокрой одежде.

— Наверно, фотокамеры и пленки в автомобиле. Но я больше туда не полезу, — Росомаха нехорошо посмотрел в сторону реки.