Да и плевать.

Я задержался у виска, коснулся губами бьющейся жилки – сладкий аромат кожи, смешанный с ароматом девичьих волос, ударил в ноздри. Снес голову. Внутри что-то лопнуло, и я, сгребя непослушными пальцами ткань на девичьей пояснице, крепче прижал ее к себе.

– Как вкусно ты пахнешь, – пробормотал, зарываясь лицом в волосы.

Лугом после дождя – влажным, полынным, терпким.

Медом – сладким, тающим на языке.

…и женщиной. Неискушенной, но такой желанной.

Пусть знает, чем может обернуться ее безрассудство. Я не зеленый юнец, который даже подойти боится и лишь вздыхает в углу. Я не могу вечно играть в благородство, я всегда брал то, что хотел.

С силой, с болезненной злостью стиснул талию, скользнул по бедру ладонью.

Пригубил ее кожу – солоноватую. Прикусил там, где бешено стучал пульс. Хотелось сильнее сжать зубы, съесть ее всю.

Искры по спине, по животу – когда она охнула и прогнулась сильней. Запрокинула голову, подставляя шею. Хрупкую, белую, с маленькой родинкой у горла.

Еще немного, и прощай, самоконтроль.

Сегодня день особенный, и ночь – тоже. Сегодня на равнину спустился Отец, жадный до любви и удовольствий. А еще у меня давно никого не было, тело звенело от напряжения, как струна. Хорошо, что на ней эти дурацкие штаны, а не юбка… Иначе задрал бы, добрался до нежной кожи.

И о чем, демоны меня раздери, я думаю?

Может, это все маки? Их проклятая пыльца туманит разум. Да, точно, это они всему виной! Или браслет…

А Рамона, она ведь совсем невинна. Поцелуй – единственное, что можно с ней позволить. И даже этого слишком много. Просто невообразимо.

– Ренн…

Звук моего имени из ее уст – как музыка. И хочется уложить на спину, зацеловать до смерти, разделить эту колдовскую ночь, а там гори все синим пламенем!

Но нельзя, нельзя! Она – дитя другого народа, служительница божественного культа, ее тело, сосуд первородной магии, не должен осквернять касаниями никто из мужчин.

Умом я это понимал. Но только сильней распалялось воображение, рисовало жаркие картины перед глазами, и я не мог напиться ее ароматом, вкусом ее кожи. Я буду просто мерзавцем, если продолжу: нырну жадными руками под рубашку, опрокину на ложе из маков и сделаю своей. А потом не смогу простить себя за слабость.

Но она задрожала, выдохнула шумно. Потянулась всем телом, прижимаясь ко мне грудью, и я почувствовал девичьи пальцы в волосах.