– Значит, вот как ты заботишься о моей невинности? – прошептала, когда мы оторвались друг от друга.

– Попробовав тебя раз, оторваться почти невозможно.

Показалось, что в голосе скользнули рассерженные нотки, только на кого он злился больше? На меня или все-таки на себя?

А дорога неумолимо вела нас в горы.

Мы проезжали мимо одиноких костров. Люди сидели полукругом, слушая напевы менестрелей. В музыке этой было что-то щемяще нежное, тоскливое, затрагивающее самые потаенные душевные струны. Один раз мы даже остановились и испробовали пряного ежевичного вина. Потом стояли, обнявшись, и слушали грустную песнь белобородого старца. Огонь плясал по морщинистому, но такому одухотворенному лицу, что этот сын равнины казался древним божеством, сошедшим с небес.

Мне нравилось делать вид, что я своя среди этих людей, да и никто не обращал внимания на мой странный наряд.

– Тебе хорошо? – спросил Ренн вполголоса, обнимая меня за талию и притягивая к себе. Жаркое дыхание опалило висок, рождая стайку мурашек.

– Очень. Спасибо тебе.

Мне и правда было хорошо. Казалось, сейчас оторвусь от земли и взлечу прямо к звездам. Вино было совсем легким, но голову наполнил приятный туман.

– И скажу еще раз, ты вовсе не Зверь.

Он лишь усмехнулся.

Нет, ну правда ведь! Может, Реннейр и беспощаден с врагами, но со мной проявлял чудеса деликатности. Про таких, как он, бастардов, у нас говорили только шепотом. Считали порченой кровью, полными врожденного порока и скверны. И это было в высшей степени несправедливо. Какая разница, кем и от кого человек родился? Главное то, кем он стал.

Наверное, я задремала, когда мы ехали на лошади. Откинулась ему на грудь и, пригревшись, провалилась в мягкое забытье. Я словно качалась в гамаке, лениво жмурясь от солнца, а свежее дыхание ветра холодило лицо.

– Мы на месте, – голос Ренна вырвал из сна, и я, проморгавшись, увидела темные громадины гор. Услышала нестройный гул голосов из-под земли – они радовались, встречая заплутавшее дитя. И дрожь ветвей, как будто кто-то со всей силы потряс дерево.

Переплетя наши пальцы, лестриец повел меня вперед, и мне до боли захотелось повернуть обратно.

– Мы ведь больше не увидимся?

Я уставилась на четко обрисованный профиль, белеющий в свете луны. Реннейр взял мое лицо в ладони и долго разглядывал, поглаживая большими пальцами скулы.

Подспудно я ожидала, что Ренн меня разубедит, но его взгляд… Он говорил громче любых слов, и от этого сердце истекало кровью, а воля ломалась и плавилась.

– Ты дочь гор, Рамона. А мне… – он поморщился, словно от боли. – …мне совсем нечего тебе дать.

Я хотела было возразить, что ничего и не прошу, что мне хватит одной любви, но вдруг вспомнила его слова. Воин готов умереть ради долга и чести господина, а любовь… Для таких, как Зверь-из-Ущелья, это лишь досадная помеха. Если я сейчас расплачусь и брошусь ему на грудь, он запомнит меня не как что-то неуловимое, недосягаемое, а как надоедливый репей. Девчонку, что путается под ногами и отвлекает от важной цели.