В Урге Унгерн трижды встречался с Богдо-гегеном – хутухтой (Живым Буддой), но как Живого Бога его точно не воспринимал, а как человека ценил не очень высоко. На допросе в Верхнедудинске барон утверждал, что «хутухта любит выпить, у него еще имеется старое шампанское». За подобное увлечение своих офицеров Унгерн нещадно охаживал ташуром.

Тем временем китайский губернатор Монголии Чэнь И, бежавший из Урги, обратился за помощью к советским представителям для совместной борьбы с Унгерном. Тогда же правительство Монголии обратилось к правительству РСФСР с предложением «установить добрососедские отношения между великим русским и монгольским народами, тесно соприкасающимися границей на тысячи верст и связанными взаимными торговыми интересами». При этом особо подчеркивалось, что «враждебные Российскому Правительству русские войска не могут мешать дружественным отношениям России и Монголии, тем более что эти войска уходят на запад». Однако Москва ответила, что изгнание с территории Монголии «русских контрреволюционеров» является непременным условием начала каких-либо переговоров с Ургой, причем «если монголы сами не удалят белогвардейцев, мы предпримем военные меры к полному уничтожению этих банд».

Разумеется, самостоятельно справиться с дивизией Унгерна хутухта не мог, но и пускать Красную армию на монгольскую территорию не хотел. Его больше всего устроил вариант, если бы Унгерн со своим войском ушел воевать в Китай.

После занятия Урги на территории Монголии оставалось еще более 10 тыс. китайских солдат. С точки зрения законов военного искусства Унгерну следовало как можно скорее начать преследовать отступавшую на север деморализованную группировку китайских войск. Вместо этого Унгерн задержался в Урге вплоть до конца февраля. Сначала он отдал город на разграбление Азиатской дивизии, затем жестокими мерами прекратил грабежи, в которых активно участвовало и местное монгольское население. Барон также занялся обустройством города и местной монгольской власти. В частности, по распоряжению Унгерна в Урге была проведена уборка мусора, который в городе не убирался едва ли не со времен Чингисхана. Затем Унгерн присутствовал на коронации Богдо-гегена, и только потом отправился в поход с главными силами дивизии. Но не на север, а на юг, против трехтысячного китайского гарнизона в Чойрине. Там находились большие интендантские склады, которые и прельстили барона. Правда, Торновский утверждает, что Унгерн будто бы получил сведения, что к Чойрину через пустыню Гоби идут крупные китайские подкрепления, но эти сведения были явной фантастикой: зимний переход через Гоби для такой плохо организованной армии, как китайская, был равносилен самоубийству. Опасение же, что китайцы уйдут в Китай и увезут с собой все вооружение, были неосновательны. Во-первых, гарнизон Чойрина никуда отступать не собирался и при приближении отряда Унгерна принял оборонительное положение. Во-вторых, даже если бы китайцы решились бежать, они бы все равно не смогли захватить с собой или уничтожить громадные чойринские запасы. Кстати, по мнению Торновского, успех Унгерна под Чойрином в немалой степени произошел из-за одного обстоятельства: «Такой блестящий бой, как под Чойрыном удался благодаря местности и сверхлихости артиллеристов, сумевших втащить пушку на отвесную сопку, а иначе атакой в лоб крутых гор с уступами он уложил бы отряд».

Тем временем китайские войска, отступившие к кяхтинскому Маймачену, рассчитывали, что правительство Дальневосточной Республики пропустит их через свою территорию в Маньчжурию. Однако через границу пропустили только Чэнь И и других генералов с немногочисленной свитой. Оставшиеся около 6 тыс. китайских солдат и офицеров (многие погибли по дороге, не выдержав тягот монгольской зимы), лишенные командования, испытывали острый недостаток продовольствия и находились в состоянии разложения. Тем не менее, они попытались прорваться на Калган, чтобы спастись, а для этого надо было пройти вблизи Урги. Под удар попал небольшой отряд Резухина, оставленный к северу от Урги. В этом бою был ранен полковник Торновский. Успех боя с главными силами китайцев 20–21 марта на Улясутайском тракте был обеспечен прежде всего стойкостью Резухина и его отряда, насчитывавшего лишь три с небольшим сотни бойцов.

5–6 тыс. китайцев были окружены примерно 1 тыс. казаков и монгольских всадников. 4 тыс. китайцев сдались в плен, а более тысячи человек прорвались на том участке, где стояли монголы, и попытались уйти в Китай. 10 апреля Унгерн писал Найден-гуну, что монгольские сотни китайцев просто «прозевали». Но барон не растерялся и направил в погоню забайкальских казаков и тибетскую сотню. Практически все беглецы – более тысячи человек – были уничтожены, причем унгерновцы, экономя патроны, основную массу врагов порубали шашками. Советская разведка оценивала потери Унгерна в том бою примерно в 100 монголов и в 30 русских и бурят (не очень понятно, в какую группу включены тибетцы), но эти данные выглядят преувеличенными. Ведь большинство китайцев сдались без боя, а дезорганизованные пешие беглецы, у которых почти не было патронов и которые жестоко страдали от холода, вряд ли могли оказать унгерновцам столь серьезное сопротивление. Всего Унгерн захватил у китайцев почти 20 тыс. винтовок и мог щедро поделиться трофеями с формирующейся монгольской армией. В плен было взято более 4 тысяч китайцев, из которых 600 человек барон взял к себе на службу, а остальных отпустил в Китай, снабдив прдовольствием. Погибло 1,5–2 тыс. китайцев, в основном те, которые нарушили соглашение с Унгерном о капитуляции и пытались уйти с оружием в Китай. Их настигли чахары и всех порубили.

Позднее место этой бойни в районе реки Толы посетил Ф. Оссендовский, который вспоминал: «Мы очутились на поле битвы, где разыгралось третье крупное сражение за независимость Монголии. Здесь войска барона Унгерна сошлись в поединке с шестью тысячами китайцев, пришедших из Кяхты на помощь своим соотечественникам в Урге. Последние потерпели сокрушительное поражение, четыре тысячи из них попали в плен. Однако ночью пленники попытались бежать. Барон Унгерн послал вдогонку части прибайкальских казаков и тибетцев (а также чахар. – Б.С.); то, что мы увидели на этом поле брани, было делом их рук. Около пятнадцати сотен трупов остались непогребенными и еще столько же, согласно свидетельству сопровождавших меня и тоже участвовавших в битве казаков, успели предать земле. Тела убитых были исполосованы саблями, на земле повсюду валялось военное снаряжение. Пастухи-монголы отошли подальше от этого зловещего ристалища, а на их место пришли волки, которых мы видели на всем пути – то притаившихся за скалой, то укрывшихся в канаве. В борьбу за добычу с ними вступали стаи одичавших собак».

Стоит заметить, что перед тем, как двинуться к Урге, китайские войска истребили почти все русской население кяхтинского Маймачена, насчитывавшее около 300 человек. На западе Монголии, в Улясутае, за этот же период было убито китайцами около 100 русских колонистов.

Семенов полагал, что для руководства самостоятельным походом в Монголию Унгерн не вполне подходит. В мемуарах атаман писал: «В самом начале движения барон Унгерн имел успех и быстро занял столицу Северной Монголии – Ургу. Однако с занятием Урги и установлением непосредственной связи с правительством хутухты начались недоразумения между монголами и бароном, вызванные диктаторскими тенденциями последнего. Такое явление вполне могло иметь место, так как прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цэвэн жаловался мне, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью. С этим надо было серьезно считаться, но особой угрозы факт этот пока не представлял, так как Азиатский корпус фактически был предназначен к роли авангарда моего движения, ибо вслед за ним должен был выступить я с остальными кадровыми частями Дальневосточной армии.

Красная Москва забила тревогу. Подготовляя движение в Азию для революционизации ее путем овладения Монголией и Синьцзяном, красные должны были приложить все старания к полной ликвидации частей барона Унгерна, и потому ими были приняты в этом направлении все меры подкупа и провокации, помимо отправки навстречу барону крупных частей Красной армии. Движение барона Унгерна не встретило сочувствия также со стороны политических представителей иностранных держав в Китае, Монголии и Синьцзяне, которые не понимали агрессивных планов Коминтерна в отношении материка Азии и рассматривали поход барона Унгерна с точки зрения чистой авантюры…

Конечно, если бы я предполагал, что мне с кадровыми частями 1-го корпуса не удастся последовать в Монголию немедленно вслед за Азиатским корпусом, я учел бы особенности барона Унгерна, прямолинейность и непосредственность которого затрудняли установление надлежащих взаимоотношений с монгольскими вождями. Может быть, пришлось бы выбрать другое лицо для возглавления экспедиции, но, считая корпус Унгерна лишь авангардом своих сил, я не придавал особого значения этим качествам, рассчитывая, что руководство экспедицией и сношения с монголами будут находиться в моих руках и что я сумею надлежащим образом оказывать влияние на Романа Федоровича. Теперь же, с изменением плана, приходилось ограничиться лишь письменными указаниями ему, и я весьма опасался, что всего этого могло оказаться недостаточным. Поэтому я командировал несколько своих офицеров к барону и сам предполагал вернуться к проведению в жизнь своего плана так скоро, как только обстоятельства это позволят. Я был уверен в том, что нам не придется долго задержаться в Приморье, ибо политика Японии в то время была уже ясна и можно было с уверенностью предполагать, что она выведет свои войска из пределов российской восточной окраины прежде, чем нам удастся закрепить свое положение в Приморском крае».

Что ж, Григорий Михайлович, пусть задним числом, но признал, что для сложной дипломатической игры в Монголии, для налаживания отношений с Богдо-гегеном и монгольскими князьями и ламами Роман Федорович, который запросто мог огреть князя ташуром, не слишком-то годился. Только вот заменить его на посту начальника Азиатской дивизии фактически было некем. Дивизия в тот момент была предана барону, и его смена на посту начальника дивизии наверняка привела бы к разложению дивизии и массовому дезертирству. Подчинить же барона кому-нибудь, назначив отдельного начальника всей монгольской экспедиции, тоже было нереально: Унгерн подчиняться не привык.

После взятия Урги Унгерн говорил монгольским князьям: «Моя цель – восстановление трех монархий: русской, монгольской и маньчжурской. Пока что я изгнал китайцев, незаконно захвативших Ургу. Теперь надо восстановить автономное правительство Монголии. Необходимо выбрать счастливый день для восшествия на трон, пригласить Богдо-хана с его супругой в Ургу и вновь организовать пять министерств».

Вместе с тем барон понимал, что отнюдь не является желанным гостем в Монголии, руководство которой вынуждено было оглядываться на большевиков. Поэтому Унгерн пытался завязать связи с Чжан Цзолином и его генералами. Это было необходимо, чтобы попытаться реализовать вторую часть плана – с помощью войск китайских генералов-монархистов попытаться реставрировать династию Цин.

Еще 16 февраля 1921 года Унгерн писал подчиненному Чжан Цзолина, генералу Чжан Кунью, военному губернатору провинции Хейлуцзян: «Когда я от Вас уехал, то сначала воевал против большевиков, где впервые встретился с двумя сотнями войск генерала Чу Лицзяна, соединившимися с большевиками и действовавшими против меня. По перехваченной у них переписке видно было, что в случае прохода моего на Кяхту через Яблоновый хребет, все войска генерала Чу Лицзяна должны действовать против меня, о чем в свое время были посланы донесения атаману Семенову.

Из этого Ваше Превосходительство ясно усмотрите, что я вынужден был, дабы избежать двух противников, двинуться на Ургу. Конечно, я сделал это без ведома и разрешения атамана Семенова. После нескольких неудач я взял Ургу, причем взял 12 орудий, 14 пулеметов и забрал богатые склады боевых припасов. Войска генерала Го Сунлина отступили на Кяхту и соединились с большевиками.

Зная меня, Вы, конечно, отлично понимаете, что против китайцев я никогда не стал бы воевать, что же касается монгол, почувствовавших свободу, то мною приняты все должные меры для уничтожения их попыток отделиться от Китая.

Произведенные большевиками в Ачитуванском хошуне и городке Ургон грабежи и убийства 200 мирных китайцев, якобы моими солдатами – совершенная неправда. Этот отряд, состоявший из бурят-большевиков, был разбит. Начальники Галипов и Батуев попали в плен и расстреляны, а остатки ушли, часть на север за Байкал, а часть на юг в Узумчин.

Как Вам известно, мое желание разъединить войско Го Сунлина с большевиками мне не удалось, удастся ли теперь в соединении с мобилизованными монголами их разбить, знает одно Небо. Но знаю и никогда не забуду, что в трудные минуты 1918, 1919 и 1920 годов Ваше Превосходительство меня не оставили, смею думать, что и в настоящем 1921 году Вы меня не бросите.

Вспоминая Ваши всегда любезные приглашения и наши беседы о европейцах, я хочу только напомнить Вашему превосходительству мое всегдашнее убеждение, что ожидать света и спасения можно только с Востока, а не от европейцев, испорченных в самом корне даже до молодого поколения, до молодых девиц включительно…