Тут автор допускает сознательный анахронизм, пытаясь представить свое бегство из Урги как следствие распоряжения Унгерна о своем расстреле. Но на самом-то деле он покинул Ургу уже после прихода туда красных, выхлопотав командировку в одном из монгольских министерств на восток страны, к китайской границе. Разгадка заключалась в том, что Борис Николаевич не очень хотел светить среди собратьев-эмигрантов тот факт, что покинул Ургу уже при красных. Это дало бы повод заподозрить в нем большевистского агента.
Под псевдонимом же мифического Голубева (в котором различные исследователи подозревали то выпоротого по приказу Унгерна статского советника, то есаула, пробравшегося затем на Дальний Восток, а то санитарного врача, занимавшегося транспортировкой раненых в Китай) Волков описал эпизод с несостоявшимся расстрелом более подробно, хотя свою собственную фамилию в числе кандидатов на расстрел предпочел не называть. Дело будто бы обстояло так: «Перед выходом из Урги для наступления на СССР, Унгерн приказал Жамболону умертвить всех оставшихся в Урге русских, не считаясь ни с чином, ни со званием. Но так как среди оставшихся русских был начальник штаба, а также несколько человек, специально оставленных Унгерном для обслуживания нужд дивизии, и госпиталь с ранеными, то распоряжение обращено было в шутку».
Голубев, как и Волков, очень подробно, со знанием дела, описывает деятельность унгерновской контрразведки и ее главы полковника Сипайлова. В остальной эмигрантской литературе, посвященной Унгерну, только поручик Н. Н. Князев, непосредственно работавший в контрразведке, столь подробно затронул этот сюжет. Как уже говорилось, Князев и Волков почти наверняка были знакомы. Не исключено, что один из них рекомендовал другого для службы в контрразведке. Можно не сомневаться, что Волков и Князев общались между собой и в Урге, и позднее в Маньчжурии, и черпали из этих бесед информацию для своих мемуаров. Также иркутянин, полковник Михаил Георгиевич Торновский, был знаком с Волковым. Последний ссылается на него как одного из своих информаторов в описании похода Унгерна на Россию. Он упоминает Торновского как «полковника Т., бывшего начальника штаба генерала Резухина». От него Волков почерпнул многие детали о боевых действиях, а тот, в свою очередь, узнал от Волкова некоторые подробности о действиях контрразведки и о взаимоотношениях Унгерна с монголами в Урге. В частности, сожжение прапорщика Чернова описано Волковым в том числе и со слов Торновского, так как многие детали совпадают. Также и гибель купца Носкова описаны Торновским и Волковым очень похоже, и здесь первый, скорее всего, черпал информацию у второго.
В целом можно сделать вывод, что мемуары Волкова, написанные под разными именами, правдивы и наиболее достоверны прежде всего в той части, где описывается происходящее в Урге в период осады и взятия ее Унгерном и последующего пребывания барона в Монголии. Близость к П. А. Витте позволила Волкову быть информированным во многих сферах, равно как и его деятельность по обеспечению взаимодействия различных тыловых учреждений Азиатской дивизии с только что созданными монгольскими министерствами. В отношении же боевых действий Азиатской дивизии до взятия Урги, в том числе в Даурии, равно как и похода против Советской России, заговора против Унгерна и его пленения, Волков опирался на показания офицеров Азиатской дивизии, собранные им в 1921–1923 годы в Маньчжурии и в последующие годы в Америке. Здесь сообщаемое им правдиво в тех случаях, когда он имеет дело с собственными впечатлениями информаторов, а не с передаваемыми ими слухами. Наибольшее сомнение вызывает ряд сведений, сообщаемых от имени Пономарева. В частности, к таковым относится информация об огромном золотом обозе Унгерна, в котором была чуть не тонна золота. Также сомнительна информация о будто бы предпринятой Пономаревым по заданию Унгерна глубокой разведке в Тибет. Если бы сам Волков действительно участвовал в такой разведке, он бы не преминул написать об этом очень важном факте в примечаниях к своей «Унгерниаде», которую он представил в Гуверовскую библиотеку под своим именем. Точно так же вряд ли достоверно сообщение о встрече Пономарева и Сипайлова на монгольско-маньчжурской границе. Ведь Сипайлов, по рассказу Пономарева, ушел с группой всадников из Урги перед самым падением города, взятого красными 6 июля 1921 года. Пономарев же будто бы вернулся в Ургу из тибетской поездки уже после вступления в город советских и красномонгольских войск, о котором узнал, когда еще был далеко от Урги. На маньчжурскую границу он мог попасть лишь спустя какое-то время, по заданию красномонгольского правительства. Сипайлов же не мог так долго скитаться в монгольских песках.
Абсолютно не соответствуют истине биографические сведения о Блюхере, сообщаемые от имени Пономарева. На самом деле Василий Константинович родился в России, никогда не служил офицером в австро-венгерской армии и, соответственно, не попадал в русский плен, хотя многие детали его биографии не прояснены до сих пор. Вместе с тем среди белых были распространены слухи, что в действительности Блюхер – германский или австрийский офицер-генштабист.
Столь же недостоверен рассказ Пономарева об унгерновском золоте: «У Унгерна было не менее тонны золота в слитках весом в два пуда. Было тридцать таких плиток. Серебра-биллона даже не считали за деньги, Унгерн обыкновенно раздавал их чашками (монгольские деревянные чашки). Было много другого серебра – четвертаками, полтинниками и рублями. Было много ямбового серебра, которое ввиду веса и плохого качества мало ценилось. Бумажные деньги – не считались за деньги. Романовские пятисотки Центросоюза передавались пачками. У Унгерна было значительное количество драгоценных камней и жемчуга. Золото – привезено из Даурии. Было много золотых пятирублевок, которые Унгерн раздавал пригоршнями. В ночь, когда был сожжен Чернов, Пономарев был командирован перевезти ценности из одной части в другую. Была зима, двуколки были на колесах, везти было тяжело. Унгерн тревожился и ночью нагнал Пономарева, чтоб проверить. В каждой телеге было до 20 пудов. Это было главным образом золото». Здесь Волков, по всей видимости, опирался на книгу Казимежа Гроховского о Монголии, вышедшую в Харбине в 1928 году. Директор польской гимназии в Харбине, сам геолог по профессии, Гроховский, основываясь на слухах, уверял, будто у Унгерна было «золото, упакованное в 24 ящика… В каждом ящике находилось по 3,5 пуда (57,4 кг) золотых монет». А кроме того, «обитый жестью сундук барона, в семь пудов весом…» И все эти сокровища будто бы были захоронены в 160 верстах юго-западнее Хайлара.
Возможно, под именем Пономарева Волков собирался писать роман про Унгерна, замаскированный под беллетризованные мемуары. Вероятно, он рассчитывал на успех этого произведения прежде всего на американском рынке в качестве своеобразного «вестерна» на монгольском материале. Потом все это можно было бы попробовать развернуть в голливудский сценарий, что обогатило бы автора. А для этой цели очень подходили и таинственный клад исчезнувшего золота Азиатской дивизии, и планы похода в далекий, таинственный Тибет (о намерении Унгерна идти туда ходили лишь смутные слухи), и неожиданная встреча с Сипайловым – вполне в рамках законов романного повествования, но маловероятная в реальной жизни. Нужны были не обязательно достоверные, но казавшиеся правдоподобными яркие эпизоды, способные увлечь читателя.
Наиболее ценны мемуары Волкова в той части, где он описывает происходящее в Урге. Здесь он дает, может быть, самые яркие картины зверств унгерновцев и разоблачает миф о рыцарстве барона. Также заслуживают внимания рассуждения Волкова о том, что полководческие способности барона были сильно преувеличены, что подкрепляется анализом проведенных бароном операций. Здесь Волкову, кстати сказать, значительно помог полковник Торновский, сообщивший данные о северном походе.
В Монголии после взятия Урги и захвата значительной денежной наличности в местных китайских банках условия найма в дивизию несколько изменились. При поступлении на службу выдавались дополнительные подъемные в 60 рублей золотом. Казак стал получать 15 золотых рублей в месяц, офицер, в зависимости от чина и должности – 25–30 золотых рублей.
Вопрос о возможности ввода советских войск в Монголию для борьбы с оказавшимися там белыми отрядами возникал еще задолго до взятия Унгерном Урги. Еще в октябре 1920 года Ленин встретился с монгольскими революционерами и предложил им организоваться «под красным знаменем». Подразумевалось, что организованное таким образом «революционное» монгольское правительство сможет «пригласить» в страну Красную армию. Взятие Урги Унгерном обеспокоило большевиков и побудило их форсировать усилия по формированию альтернативного монгольского правительства. Уже 1–3 марта 1921 г. в г. Маймачен (переименованном в Алтан-Булак) прошел учредительный съезд Монгольской народной партии и было создано Временное народно-революционное правительство, открыто провозгласившее союз с Советской Россией. Премьер-министром и министром иностранных дел стал Бодо, представитель монгольской интеллигенции (правда, уже на следующий год расстрелянный как враг народа), бывший преподаватиель в школе переводчиков при русском консульстве. Фактическим лидером партии стал командующий Монгольской народно-революционной армией Сухэ-Батор (правильнее Сухбаатар) – один из немногочисленных монгольских офицеров, организатор первого марксистского кружка в Урге.
Однако ввод Красной армии в Монголию последовал не тогда же, а только во второй половине июня, после неудачной попытки вторжения Унгерна в Забайкалье. Дело в том, что Москва заигрывала с китайским правительством, рассчитывая вовлечь его в антиимпериалистическую борьбу. Поэтому ввод советских войск в Монголию желательно было осуществить, с внешней стороны, как некий вынужденный акт в ответ на действия белогвардейцев, чтобы не обидеть центральное китайское правительство, с которым Советы в то время стремились дружить.
В обращении Реввоенсовета 5-й советской армии с вступлением советских войск в Монголию торжественно заявлялось: «… Военные действия на монгольской границе начали не мы, а белогвардейский генерал и бандит барон Унгерн, который в начале июня месяца бросил свои банды на территорию Советской России и дружественной нам Дальневосточной Республики… Красные войска, уничтожая барона Унгерна, вступают в пределы Монголии не врагами монгольского народа, а его друзьями и освободителями… Освобождая Монголию от баронского ига, мы не должны и не будем навязывать ей порядки и государственное устройство, угодные нам. Великое народное собрание всего монгольского народа само установит формы государственного устройства будущей свободной Монголии…» На практике у власти поставили Сухэ-Батора и других вождей Монгольской народно-революционной партии, у которой оказалось немало сторонников и в ближайшем окружении Богдо-гегена, например, военный министр Хатан-батор Макчаржав.
Но до этой перемены декораций в Урге оставалось еще пять месяцев. Пока же монгольская столица встречала воинов Азиатской дивизии как своих освободителей. После взятия Урги Унгерн, по свидетельству Н. Н. Князева, «быстро подавил анархию, прекратил грабежи и насилия монголов над мирными китайцами. В первые два дня он неутомимо объезжал город и с присущей ему суровостью развешивал грабителей, захваченных с поличным. Повешены были десятки монголов, которые в сладком упоении грабили и уничтожали богатейший ургинский базар. Той же участи подверглись двое европейцев…
Барон возложил на комендатуру обязанность срочно привести в известность и взять на учет все бесхозное имущество. По беглому подсчету, такого имущества в районе Урги набралось на шесть-семь миллионов серебряных долларов. Самый же город, разделенный на два комендантства – Ургинское и Маймаченское, руками пленных был приведен в 3–4 дня в такой порядок и опрятный вид, какого он еще никогда не знал за все семисотлетнее свое существование.
Первым шагом хозяйственного характера было восстановление подорванной китайцами радиостанции. Но и здесь, верный чувству оригинальности, а может быть, осторожности, он приказал убрать со станции аппаратуру, служащую для отправления радиодепеш. Урга слушала… и молчала».
Дело тут было, однако, не в осторожности или оригинальности. Просто у Семенова после потери Читы радиостанции не было, и Унгерну просто не с кем было связываться по радио. Не посылать же депеши большевикам!
22 февраля 1921 года Богдо-геген был коронован. Он пожаловал Унгерна и его соратников высокими титулами: «Я, Джебцзундамба-Лама, Внешней Монголии, был возведен на трон и моим попечением был установлен самостоятельный строй правления, а затем по тройному соглашению Китая, Монголии и России, Монголия получила автономные права, таким образом, велением Неба Монголия управлялась самостоятельно. Неожиданно, вследствие насилий, неподобающих действий со стороны революционных китайских чиновников, офицеров и солдат, Монголия утратила временно права и подверглась разным стеснениям, но, благодаря молитвам ламы, обладающего Тремя Сокровищами, а равно благочестию народа, объявились знаменитые генералы-военачальники, воодушевленные желанием оказать помощь желтой религии, которые, прибыв, уничтожили коварного врага, взяли под свою охрану Ургу, восстановили порядок и прежнюю государственную власть, почему сии генералы-военачальники действительно заслуживают великого почтения и высокой награды.
По высоким заслугам награждаются:
Русский Генерал Барон – титулом потомственного князя Дархан-Хошой Цинн-вана в степени Хана, ему предоставляется право иметь паланкин зеленого цвета, красно-желтую курму, желтые поводья и трехочковое павлинье перо с присвоением звания Дающий Развитие Государству Великий Батор-Генерал Джанджин».
Генерал Резухин был пожалован титулом «потомственного великого князя Цинн-вана» и звания Весьма Заслуженный Генерал-Джанджин, а есаул Жигмит Жамболон – таким же княжеским титулом и званием Искренне Старательного Джанджина.