В годы испытаний, ниспосланных свыше на Россию, по окраинам ее всплыли лица, именовавшие себя спасителями Отечества. В большинстве случаев это были лица с большим характером, носители прекрасных идей, но без всякого сдерживающего начала. При первых успехах они опьянялись властью и во имя законности и правопорядка творили неслыханные злодейства…
Своими безрассудными, ни на чем не основанными убийствами Унгерн за короткий промежуток времени не только восстановил против себя правительство Монголии, забайкальское население, но даже и часть своей дивизии, что и положило конец его походу. Окрыленный успехом в боях с китайцами, Унгерн силами своей дивизии, насчитывавшей в то время уже до пяти тысяч человек различных рас, решил начать освободительное движение против власти Советов. Но, как и нужно было ожидать, бои с территории СССР быстро перекинулись в Монголию, и по прошествии 4–5 месяцев Монголия была уже в полном подчинении СССР и очищена от белых отрядов.
Вывод из этого ясен. Понадеявшись на свои слишком незначительные силы или, вернее, полагаясь на «бараньи лопатки» (гадание монгольских лам) более чем на здравый смысл, тактику и стратегию – Унгерн явился драгоценным пособником к занятию Монголии красными и укреплению в ней СССР. СССР сделал непоправимую ошибку, расстреляв его в Новониколаевске. Ему должны были при жизни поставить монумент с надписью: «Благодарный СССР – Унгерну за открытие ворот в Монголию».
Казалось бы, что отрицательные результаты разгула атаманщины, видимые с наглядной очевидностью, должны служить в будущем достаточным фактором к полному прекращению подобного явления. Нужны наглядные примеры государственной гуманной власти, а не проявление большевизма справа, который есть кровь от крови и плоть от плоти большевизма слева. Огонь огнем не потушить».
Точно так же Волков в предисловии к своим запискам об Унгерне подчеркивает, что рассматривает Унгерна, «как пример того уродливого явления, которое получило в истории название «атаманизма» и которое, несомненно, явилось одной из главных причин поражения белых в Сибири». А в основном тексте «Записок» Борис Николаевич писал: «Нельзя представить себе государство без закона, без правовых учреждений, проводящих этот закон в жизнь. Мне кажется, что в конечном итоге все ныне разрозненные в братоубийственной войне пойдут за тем, кто сможет вернуть страну с пути анархии на путь порядка. В атамановских так называемых «белых» отрядах до бесконечности варьируется слово расстрел: кончить, вывести в расход, ликвидировать, угробить, уконтропупить, сделать кантрами и т. д.
Ставший на путь беззаконного убийства невольно должен покатиться под гору. Идеология атаманов нашла свое завершение в Унгерне. Убийство доведено здесь, как бы выразиться, пожалуй, до абсурда».
Описывая же убийство бывшего российско-монгольского пограничного комиссара полковника Хитрово, Борис Николаевич утверждал: «С Хитрово свели личные счеты: он был непримиримый противник уродливого течения среди белых, пресловутой «атаманщины». Он умер со словами: Я старый офицер, и не боюсь смерти, я всегда был монархистом».
Как и Голубев, Волков считает Унгерна пособником большевиков, пусть и невольным. В своих статьях в эмигрантской печати он не раз проводил мысль, что именно благодаря деятельности Унгерна Советский Союз утвердился в Монголии. Борис Николаевич, как и Голубев, уподобляет Унгерна большевикам. Он, как и Голубев, неоднократно подчеркивает в своих записках, что Унгерн больше доверял гаданиям лам по бараньим лопаткам, чем соображениям стратегии и здравому смыслу.
А в предисловии к конспекту своих записок, в письме к С. О. Лавровой, Волков, от имени Пономарева, сообщал о себе, что «попал в плен к большевикам, оттуда бежал в Монголию; там я был захвачен отрядом барона Унгерна.
В этом отряде я пробыл семь месяцев, до полной его ликвидации большевиками. Мне привелось собственными глазами увидеть весь тот кошмар и ужас, которыми так печально памятна авантюра барона в Монголии».
Замечу, что здесь биография Пономарева, возможно, повторяет детали биографии поручика Николая Николаевича Князева, который тоже попал в плен к большевикам, и оттуда бежал в Монголию и присоединился к Унгерну в начале 1921 года и действительно пробыл у барона около семи месяцев, до самого разгрома отряда. Кстати, Князев в 1915 году окончил тот же юридический факультет Московского университета, где учился и Волков и откуда он в том же 1915 году ушел добровольцем на фронт, так что, скорее всего, они были знакомы. Вероятно, Волков в этом варианте записок собирался сделать Пономарева участником Северного похода. А год спустя, в 1926 году, когда, судя по авторской дате, писались «Воспоминания» Голубева, Волков уже собрал документы о деятельности барона в Даурии, и поэтому продлил время пребывания своего героя в Азиатской дивизии до года. Пекин же, как место написания «Воспоминаний», автор поставил для маскировки, так как к тому времени Волков три года уже жил в Сан-Франциско. При этом он стремился создать впечатление, что сами мемуары Голубева – это лишь новая редакция записок, создававшихся по горячим следам событий, в 1921–1922 годах. В тексте Голубева есть ссылка на то, что оригинал письма атамана Семенова Богдо-гегену «находится у бывшего начальника штаба дивизии Унгерна г. Ивановского в г. Владивостоке». Но письмо это слишком фантастическое, чтобы быть правдой. Вот как передает его содержание по памяти Волков-Голубев: «Ваше Святейшество, мои войска под командой генерал-лейтенанта барона Унгерна освободили Вас от китайского пленения. Урга пала. Вы возведены в прежнее величие. Достойными наградами Вы отблагодарите мои войска, со своей стороны, я отблагодарил их своими наградами. Я же, как начальник всех войск, таковой награды не получил, а потому прошу Ваше Святейшество о награждении меня соответствующим званием и присылке на то грамоты, а кроме того, прошу выслать мне доверительную грамоту на ведение переговоров с иностранными державами. Вечно пребываю к Вам в искренней дружбе, Ваш друг и помощник, походный атаман всех казачьих войск Г. Семенов».
Когда прочитали это письмо хутухте, он пришел в бешенство и оставил Семенова без ответа».
Атаман Семенов слишком хорошо знал хутухту и вообще монгольских сановников, чтобы писать им такую наглую и хамскую ахинею. Такое письмо вызвало бы только смех и мнение, что Семенов – человек слабый, и с ним нельзя иметь дела. А как Вам понравится такая наглость, когда атаман из простых казаков называет себя «помощником» Живого Бога! Если какое-то письмо Ивановский Волкову и показывал, то оно должно было сильно отличаться от вышеприведенного. Данное же письмо автор «Воспоминаний Голубева» наверняка придумал с целью дискредитации атамана Семенова, которого он ненавидел столь же пламенно, как и Унгерна. А документальная отсылка к подлиннику письма, будто бы хранящемуся у Ивановского во Владивостоке, придавало письму солидность и надежность. Искать же это письмо у Ивановского во Владивостоке, естественно, никто и не пытался.
В том же письме Лавровой Волков интересовался: «Все это у меня вкратце изложено, в виде «записок», и лишь бы хотелось знать: имеет ли этот материал какой-то интерес и ценность для американской печати, и если да, то в каком виде и в органе… Считаю долгом добавить, что в моих записках нет ни одного слова неправды и выдумки, и материал вполне безграмотен… правда, фамилии всех лиц, упомянутых в записках, упущены, но это я сделал сознательно, так как многие еще живы…
Есть отдельные случаи, которые по своему характеру не укладываются в рамки записок, а могут скорее выйти в виде небольших рассказов… Писать мне приходится урывками, так как я вынужден работать по 10 часов в день, да и обстановка не совсем располагает к писанию».
Если же продолжать перечень сходств между мемуарами Волкова и Голубева, то тут и подробное описание еврейского погрома и последующих грабежей в Урге, а также пыток и казней, которые творились по приказанию барона. Вместе с тем в голубевских «Воспоминаниях» бросается в глаза отсутствие среди действующих лиц автора. Он ни разу не выходит на сцену, оставаясь принципиально неопознаваемым, тогда как в волковских «Записках» в их окончательном виде автор отнюдь не скрывается за объективностью повествования. К тому же рукописи «Записок» предпослано обширное вступление, где автор излагает свою биографию. Это наводит на мысль, что «Воспоминания» Голубева изначально предназначались для публикации под псевдонимом, поэтому в них и не сообщается никаких конкретных данных об авторе. Интересно также, что документы, цитируемые Голубевым, относятся к делам Азиатской дивизии еще до начала Монгольского похода. Данное обстоятельство также наводит на мысль о том, что автор «Воспоминаний» присоединился к Унгерну только после взятия последним Урги.
В мемуарах Голубева содержится также немало сомнительной информации. Вероятно, как и в случае с мемуарами Пономарева, Волков, наряду с подлинными документами, включил в их текст и слухи, в подлинности которых он сомневался, но которые были художественно яркими. А вот в «Записки» он включил только то, в истинности чего не сомневался. Поэтому, например, он полностью переписал в окончательном тексте эпизод с казнью прапорщика Чернова, так как в эмиграции узнал многие факты, полностью изменившие картину происходящего.
Мемуары Голубева оставляют стойкое впечатление, что автор во время описываемых событий находился в Урге. Именно происходящее здесь он излагает по собственным впечатлениям, а не по документам и рассказам очевидцев. В частности, здесь описаны те же события, что и у Волкова: неудачная попытка защитить Ургу от красных, а также бегство из Урги Ивановского и Жамболона и убийство по приказанию полковника Циркулинского доктора Клингенберга и его любовницы сестры Шевцовой. При этом только Волков и Голубев называют имя тех, кто прикончил доктора – войсковой старшина Тысханов и прапорщик Козырев. Совпадают также описания казней прапорщика Чернова и войскового старшины Архипова. Наконец, только Волков и Голубев сообщают, будто Унгерн, отправившись в поход на север, позднее прислал в Ургу распоряжение расстрелять несколько офицеров своего штаба. По счастью, депешу барона в Урге принял один из офицеров, чья фамилия была в списке, и все дело удалось обратить в недоразумение. У Волкова рассказ об этом выглядит так: «Я был оставлен при штабе и сейчас же откомандирован в распоряжение монгольских министров внутренних дел и финансов.
В конце июля (очевидная описка, следует читать: июня, поскольку к концу июля в Урге уже почти месяц стояли части Красной армии
Я бежал по уртонам (монгольский пони-экспресс), на озеро Буир-нор, к Хайлару, сделав в течение пяти с половиной дней около 1200 миль и переменив 44 коня».