Зашел Ольховский. Снял водолазку. Его тело затрещало и заискрилось статическими разрядами.

— Сейчас переодеваюсь и выходим. Все нормально?

Я вроде бы пришла в себя. Сидела и рассматривала книгу и ольховские безделушки. В наше время девушки стали совершенно простыми, как дикарки с островов: чтобы их привлекать и удерживать подле себя некоторое время, что составляло основное занятие Ольховского, необходимо дома иметь россыпи дешевых безделушек, картинок, колечек, бисерных игрушек и цеппелинов.

Андрюша, взяв некоторые из своих блокнотов, остальные так и оставил разбросанными по комнате, как будто уезжал на два дня и не страшился никакого урагана. Он знал, что вечером придет из конторы папа, но знал ли он, что вообще такое уезжать навсегда? Мы с ним ехали вместе, но совершенно по-разному, разными дорогами и даже в разные города.

Под конец он стал набивать свою одежду всякими нужными приспособлениями: даже в закатанном рукаве рубашки у него лежала расческа. Он любил частенько брать зеркало (его он тоже никогда не забывал), причесывать волосы набочок и глядеть на послушного мальчика Андрюшу.

— Ну что ж, присядем на дорожку.

Ольховский по-хозяйски извлек из шкафчика бутылочку рома, там оставалось немного, и разлил на четыре рюмки, затем отломил лист столетника и добавил каждому по капле зеленого сока.

Мы молча выпили и пошли одеваться. Я повязала на голову бандану и натянула ботинки. По грудинной кости стучал цеппелин.

Ольховский поправил пятку латунной лопаточкой, и мы вышли.

Подействовал ром. Меня настиг новый подъем настроения, я уже почувствовала себя вне этого города. Внешне это никак не проявлялось, я только слегка улыбалась от удовольствия. Наконец-то началось движение. Было так светло и спокойно.

Во дворе катались дети на роликовых коньках.

Кольчепа вскочил в машину и отъехал.

— Считай, свитер ты ему подарил.

— Вернет. Никуда не денется.

Энди понес мой рюкзак. Он продолжал давать нам советы и говорил с Ольховским о его паспорте, тому так и не удалось получить паспорт и он обходился справкой, что очень огорчало и беспокоило Энди.

Двор вызолотило солнце, осветило большеглазую Сейлормун, распятую на асфальте — казалось, сюда доносится дыхание Владивостока. Я невольно ухмыльнулась. Вдруг почувствовала себя персонажем какой-то би-бой манги.

Вторая волна была какой-то сонной. Встречные казались движущимися рельефами — как будто фигуры людей сами собой возникали в дымчатом кварце.

Из освещенной части улицы пружинистой походкой двигалась худенькая девушка в светлых клетчатых брюках. Она дошла до парикмахерского салона и резко повернула. Ее прыгающие волосы ритмично приоткрывали шейку. В руках она несла две рапиры. Рапиры тоже подрагивали в такт походке. Она пересекла улицу и исчезла в переулке, за углом желтого дома.