— Все, врубилась! — успокоено хохотнула матушка: — Рат с Язвой весь день уговаривали тебя не дурить и вернуться к мирной жизни, а ты на них, конечно же, смертельно обиделась, но от Слова отказываться и не подумала!

— Ага…

— Я тебя люблю, Даш! — благодарно мурлыкнула моя родительница, а потом сообразила, что нас слушают Алмаз с Тёмой, и перешла в режим уничтожения всего и вся. Причем ни разу не в шутку: — Яш, Федь, вякнете об этом хоть кому-нибудь — вырву глотки.

Мужики слишком хорошо знали, что она выполнит это обещание, не задумываясь, поэтому, перестраховавшись, дали клятву о нераспространении информации. Причем в одном из самых жестких вариантов. А я, невесть в который раз мысленно восхитившись авторитету «слабой женщины» среди «сильных мужчин», прервал затянувшийся разговор командой начинать движение.

Первые пару километров группу вел Федор Всеволодович, а я усиленно затирал следы. Когда забрались на хребет, ведущий на «Десятку», он помог мне усадить Алмаза в ременно-плечевую систему, объединенными усилиями адаптированную под переноску человека, и оттянулся в арьергард, а я как следует обвешался усилениями и рванул вперед.

Ломился по маршруту, намеренно проложенному по самым неудобьям, почти четыре часа. Когда хребет «свернул» не в ту сторону, остановился, передал Скуратова Тёме, задал новое направление движения, дал команду двигаться шагом на минимальном расстоянии друг от друга и до половины пятого утра затирал следы. С пяти и до восьми сорока пяти снова изображал носильщика. В девять пятнадцать снова «сел» на следы и… вскоре убедился, что перестраховывался не зря: не успели мы пересечь очередную долину, через которую вел придуманный мною маршрут, как чувство леса показало отряд в продвинутых накидках, приближающийся с юго-востока!

Я допрыгал до своих буквально за три волчьих скока, условными прикосновениями дал команду готовиться кому к бегству, кому к бою, и несколько минут пребывал в сильнейшем напряжении. А когда твари прошли мимо, вытер вспотевшее лицо и еле слышно прошептал:

— Ставки растут: в этом отряде было семьдесят восемь обычных особей и звезда магов!

— Ты хочешь сказать, что спустись мы в эту долину двумя минутами позже, тут бы и остались? — так же тихо спросила матушка.

— Очень может быть… — угрюмо буркнул я. — Чувство леса цепляет их новые накидки максимум метров с пятидесяти, аурные следы затираются ни разу не мгновенно, а в этой толпе было аж три природника!

— Что меняем? — подал голос Тёма.

— Все… — криво усмехнулся я, представив «веселье», предстоящее мне-любимому: — Сейчас забуримся в какую-нибудь глухомань и остановимся на дневку. А вечером ломанемся дальше. В самом параноидальном режиме из всех гипотетически возможных…

…Пилить оставшиеся сто шестьдесят с лишним километров в «самом параноидальном режиме из всех возможных» не хотелось от словосочетания «ни за что», поэтому, закончив с обустройством места для дневки и упав на свой спальник, я переключился в режим повышенной вредности и… вскоре придумал очень неплохую альтернативу. Для того, чтобы довести сырую идею до ума, пришлось порядка получаса поработать с картой, зато потом я озвучил свои предложения спутникам, порадовался всесторонней поддержке, оставил Алмаза под присмотром матушки и Тёмы, забрал Язву с Бестией и умотал развлекаться.

Да, первые часа два с половиной прошли в беготне, затирании следов и возне с землей, зато уже в пятнадцать двадцать мы постелили коврики на вершине премиленького холма, натянули над лежбищем маскировочную сеть, залезли под нее и расслабились. Ага, внаглую — я лег на спину, прижал к себе Лару с Дашей, подарил каждой по поцелую, от которых поплохело самому, и принялся оглаживать упругие попки. Причем отнюдь не через ткань. Шахова отпустила тормоза после первого же прикосновения, то есть, расстегнула ремень и штаны, чтобы мне было удобнее ее ласкать, закрыла глаза и растворилась в удовольствии. А Долгорукая заколебалась:

— С корхами понятно. А что насчет зверья?

— С ним все плохо… — притворно вздохнул я, потянул приличную паузу и мрачно усмехнулся: — Последний месяц корхи шарахаются по Зоне такими толпами, что большая часть по-настоящему опасных хищников давно об них убилась. А меньшая ныкается, где может, и боится лишний раз вздохнуть.

— Ну да, логично… — пробормотала она, затем прислушалась к моим эмоциям и озадаченно хмыкнула: — Забавно: судя по тому, что я чувствую через щуп, ты нас ласкаешь не для того, чтобы от чего-нибудь отвлечь, а просто потому, что захотелось!

Я ласково провел подушечками пальцев по ее правой ягодице, поймал в сознании ожидаемый отклик и выдал половину правды:

— Если честно, то без малого сотня корхов, на которых мы чуть было не напоролись сегодня утром, разбила мои последние розовые очки, и я вдруг понял, что будущего может и не случиться. Причем в любой миг настоящего, так как начинающееся Вторжение наверняка станет ничуть не менее жутким, чем первое, а везение, благодаря которому мы несколько раз выпутывались из безвыходных ситуаций, не бесконечно. Это понимание резко изменило мировоззрение, и теперь мне хочется вас радовать. И не когда-нибудь потом, а при любой возможности. Кроме того, меня больше не смущают ни ваши, ни мои желания, а все моральные тормоза приказали долго жить…

На самом деле мировоззрение изменилось ближе к концу последнего разговора Долгоруких, то есть, сразу после того, как я поверил в то, что кроме Язвы, моей матушки и меня у этой женщины никого нет, и додумался, что Лара в той же ситуации. А корхи заставили посмотреть на нашу жизнь со стороны и помогли понять, что радовать тех, кто действительно дорог, надо не потом, а прямо сейчас.