— А ты чем на каникулах развлекался?

— Пельменями, — морщу нос, показывая, что шучу. — Как всегда, валялся на диване и читал книжки.

— Не скучно было?

— Нисколько, книжки интересные попались. Какой чай заварить: чёрный, травяной самосбор?

— Самосбор от твоей тётушки?

— Да.

— Тогда давай его, потому что чем дальше, тем сильнее я её уважаю.

Чай пахнет летом, дачей и детством. Оттуда же широкие красные чашки в крупный белый горох — ту, что с треснувшей ручкой, я беру себе, отдав гостю целую, — и вазочка с тёмным клубничным вареньем. Мы пьём чай в уютной тишине, где у каждого глотка своё значение и своё воспоминание.

— Так как, останешься? Обещаю на завтрак фирменную тётушкину яичницу и кофе по-турецки.

— Хм. Слушай, у твоего дядюшки, случаем, не Корлеоне была фамилия? Такое предложение делаешь, что отказать невозможно.

Улыбаюсь, оставляя несерьёзный вопрос риторическим.

— Вот сейчас, — вдруг говорит Дрейк. — Прямо сейчас ничего за собой не замечаешь?

Только то, что самым неправильным, непростительным образом счастлив.

— Сейчас ты — Бабочка. Целиком, без полутонов.

— Да? Странно, а мне кажется, что я такой же, как всегда.

— Значит, забей. Зря я вообще гружу тебя всякими глупостями, психолух великий.

— Ну, мне ведь тоже интересно, каким меня видят. Ладно, ты скажи: тебе ванно-банные принадлежности нужны?

— Не особенно — у меня внизу машина, а в ней чемодан, который дома не выложил. Надо всего лишь собраться с силами и его поднять.

— Значит, собирайся и поднимай. Я пока постель расстелю.

— А-ага, — Дрейк широко зевает. — Блин, спать хочется, как из пушки.