— И ты?

— Я — неудачный пример. Меня ты видишь всегда.

Однако сколько нового о себе можно узнать элементарно согласившись поужинать в компании.

— Ладно, но причём здесь шизофрения?

На этом животрепещущем вопросе случается заминка: нам приносят заказанные напитки. Дрейк наливает себе вино и, слегка покачивая бокал за тонкую ножку, любуется рубиновыми бликами.

— Понимаешь, со стороны это выглядит, ну, словно есть Тим Сорокин, а есть кто-то ещё, отдельный, кто иногда из Тима смотрит. И с шефом, к примеру, общается Тим, а со мной — тот, второй. Бабочка.

Наверное, глаза у меня сейчас размером с чайные блюдца и такие же круглые.

— Почему «бабочка»? — я не придумываю вопроса лучше.

— Ну, «психе» — душа, бабочка. Я решил, что с учётом твоей любви к древним грекам, это подходящее слово. Тимыч, ты только не обижайся, я ничего плохого сказать не хочу. Каждый из нас не без странностей, а тебе твоя подходит. И вообще, забей, фигню я спросил.

Я с силой потираю межбровье, будто это поможет мне собрать мысли в кучу. Одно дело много лет знать о собственных, м-м, особенностях, и совсем другое — слышать о чём-то впервые от другого человека.

— Во-первых, всё нормально, ты меня не обидел. Во-вторых, даю честное благородное слово: сам я за собой такого, э-э, раздвоения никогда не замечал, но тебе верю. Конечно, не особенно приятно знать, что я раздражаю людей манерой на них смотреть, однако ничего не попишешь — по-другому, видимо, не умею. А в-третьих, пускай будет Бабочка, если тебе так нравится.

— Знаешь, Тим, — Дрейк ставит бокал на стол и смотрит мне прямо в глаза. — Ты всё-таки уникальный товарищ.

Ах, вот как открывается ларчик! Действительно, до смешного просто. Он взялся со мной дружить, потому что захотел — подсознательно, тут двух мнений быть не может, — иметь в коллекции приятелей уникального типа с намёком на шизофрению. Я вовремя прикусываю язык, чтобы не ляпнуть догадку вслух. Как ни формулируй, а звучит она грубо. Да и в целом пора закругляться с откровениями и сосредоточиться на выработке желудочного сока: к нашему столику уже торопится официантка с двумя свежайшими, только-только из духовки пиццами.

Задушевные разговоры никоим образом не ухудшили наш здоровый аппетит, поэтому и «Маргарита», и «Неаполитано» исчезают стремительнее, чем готовились. Мне немного совестно пить простую воду, однако упоминание древних греков подсказывает выход.

— Будешь разбавлять вино? — Дрейк приподнимает бровь.

— Почувствуй себя Платоном, — шучу я.

— И зачем они это делали?

— Кто его знает. Может, воду дезинфицировали.

Серьёзность уступила место обычной застольной болтовне, чему я в глубине души рад. Где-то рядом с этой радостью прячется страх потери, но копать в ту сторону мне совсем не хочется.

Спустя примерно час мы с Дрейком вразвалочку выходим из пиццерии. Приятное чувство сытости и лёгкая безбашенность от согревающего кровь «Шираза» толкают на подвиги вроде продолжения вечера неспешной прогулкой.