Деревня была занята русскими, я видел их меховые шапки и мундиры. Я подумал, что носить мех в такую жару безумие. Я определил, что они будут осматривать западную сторону, и решил вернуться туда, откуда бежал, и там дождаться ночи. Когда я двинулся туда, то услышал шум. Оглянувшись, я увидел, что все эти люди роют траншеи, это означало, что фронт совсем недалеко. Я снова пожалел, что русские отобрали у меня карту. Как раз в это время Мертенс, который говорил по-русски, собрался и отправился искать меня, так как беспокоился, потому что я не вернулся. Он вооружился винтовкой и захватил с собой флягу с водой. Биммель снял немецкий мундир и ходил по окрестностям, сталкиваясь с разными людьми, даже с партизанами и русскими солдатами. Он расспрашивал всех, но никто даже не слышал о пленном немецком летчике.

Я продолжал идти и удивлялся, как тихо стало вокруг. Никакой стрельбы, шума боя и звука моторов самолетов. Я добрался до безопасного места на окраине поля подсолнухов, окаймленного высокими деревьями на берегу реки. Я собрал вокруг себя камни и деревяшки, соорудив невысокую стенку, замаскировал его травой и просто упал. Я был страшно измучен. Нервотрепка была ужасная, но когда она закончилась, и возбуждение ушло, осталась одна усталость. Кроме того, я не ел со вчерашнего дня. Ближе к вечеру я проснулся, а когда стемнело, я снова двинулся на запад. Я запомнил, что на западе видел высокий холм, он и стал моим ориентиром.

Я шел примерно час, а потом услышал звяканье металла о металл, как будто кто-то передернул затвор винтовки. Ночью, когда кругом стоит тишина, звук летит дальше. Я остановился и прижался к земле среди подсолнухов, вслушиваясь. Я слышал, что приближаются несколько человек, слышал их бормотание, но не видел их. Наконец русский патруль прошел мимо меня, их было человек десять, я думаю, они были примерно в ста метрах от меня. Я решил последовать за ними. Хотя я не мог их видеть, слышал я их хорошо, я шел следом за качающимися подсолнухами. Я знал, что они направляются на запад, и предположил, что они ищут меня. Впрочем, это могла быть разведывательная группа. Я решил следовать за ними, так как они не могли этого ожидать.

Яркий лунный свет облегчал ходьбу, но внезапно они вышли из подсолнухов на открытую равнину, где я не мог укрыться. Я видел, как эти люди идут к двум домам вдали, а я прятался в подсолнухах и пока только следил. Они скрылись за домами, я подождал еще немного, а потом бросился бегом к одному из домов и укрылся под ним. Русские прошли мимо домов и направились к холму, который был моей целью, а затем пропали за маленьким холмиком.

Примерно через 10 минут я услышал жаркую перестрелку из винтовок и пулеметов. Русские натолкнулись на немецкие позиции. Это было вполне вероятно, так как возвышенности использовались наблюдателями и артиллерийскими корректировщиками. Как только началась стрельба, я услышал, как русские, крича и ругаясь, бегут вниз по холму, направляясь ко мне. К счастью, они пробежали мимо, не остановившись для осмотра домов.

Я знал, что где-то впереди немецкие позиции, так как русские поспешно убежали. Я подождал еще часа полтора, пока все успокоилось и противник исчез, и двинулся дальше. Я видел стреляные гильзы и примятую траву, причем следы вели в обе стороны. Я перешел на другую сторону холма и не увидел вообще ничего. Я понял, что там не было немецких окопов. Судя по всему, русские натолкнулись на немецкий патруль, который успел первым открыть огонь.

Я медленно шел по долине, окруженной невысокими холмами, около двух часов, стараясь двигаться как можно тише. Я перешагнул через какую-то канаву, когда примерно в 20 метрах впереди меня возникла тень и раздался оклик: «Хальт!» Понятно, что я остановился, но тут раздался винтовочный выстрел, и рядом просвистела пуля, перепугав меня. Я почувствовал, как она пробила мне брюки. Я даже ощутил ее жар. Я обозлился. Встретить немецкого часового, который сразу выстрелил в меня и едва не ранил… Но я понял, что этот человек насмерть перепуган. Я заорал на него: «Проклятый дурак! Не стреляй по своим!»

Он продолжал твердить мне, чтобы я остановился, а я доказывал ему, что я немецкий летчик. В конце концов я поднял руки, как он требовал, однако он продолжал трястись. Винтовка моталась из стороны в сторону, так он боялся. Я понял, что этот парень мне не поможет. Он был либо идиотом, либо совсем спятил от страха, поэтому я начал кричать все громче, надеясь привлечь чье-нибудь внимание. Я считал, что он не один. Поэтому я орал: «Я немецкий летчик, которого сбили. Позвольте мне пройти». Чей-то голос приказал солдату привести меня, и часовой провел меня в свое расположение. Однако ствол его винтовки продолжал упираться мне в спину. Я поднялся на холм, потом спустился и увидел, что там окопался и отлично замаскировался взвод СС.

В конце концов они затащили меня в блиндаж, и командир взвода унтер-штурмфюрер СС начал меня допрашивать. У меня не осталось никаких документов, так как мою солдатскую книжку и другие вещи забрали русские. Я назвал им свою часть, ее расположение, имя командира, где и когда я был сбит и все такое. Я попросил их позвонить в штаб моей эскадры, чтобы проверить информацию, а потом отправить меня назад. Затем меня расспросили о деревне, мимо которой я проходил, о количестве солдат и техники. Унтер-штурмфюрер объяснил, зачем им нужна эта информация.

Мне сказали, что к нам проникла группа русских, бегло говорившая по-немецки. Они заявили, что бежали из плена, а когда их привели в тыл, они выхватили автоматы и убили несколько человек. Поэтому нервы у всех были напряжены до предела. Разумеется, они сразу заподозрили меня, так как у меня не было документов. Увы, у меня отобрали буквально все, в том числе и награды.

Я остался с пехотинцами на ночь, поел и сумел немного поспать. Но примерно в 04.00 меня разбудили и отправили в траншею, где стоял пулемет MG-42. Фельдфебель приложил палец к губам и жестом предложил следовать за ним. Я не мог ничего различить, но слышал, как приближаются русские. Они пели. Наконец я сумел их различить, их было человек двести. Это было невероятное зрелище. Унтер-штурмфюрер приказал своим солдатам не стрелять, пока они не подойдут поближе, и открывать огонь только по приказу.

Затем к нашим траншеям пошла еще одна группа русских, похоже, пьяных. Потом появились новые группы, и вскоре они оказались довольно близко. Унтер-штурмфюрер приказал стрелять, когда они подойдут на 20 метров. Пулеметы буквально разрывали из на куски, крики и стоны раненых долетали со стороны холма. Они все были уничтожены. Стрельба продолжалась около 30 минут, так как многие русские начали отстреливаться, и немецким пехотинцам пришлось уничтожать их.

Я только подумал: «Вот так дерется пехота. И ты мог сюда попасть». Несколько человек пошли проверить тела, и я услышал новые выстрелы. Я решил, что они добивают раненых. Затем убийства закончились, и они уселись завтракать. Я подумал, что эти эсэсовцы совершенно бесчувственные, их ничто не может смутить. Позднее, в советских лагерях, эсэсовцы и парашютисты показали себя самыми стойкими. У них был совсем иной склад ума. Я решил, что эти бои на земле создали совершенно новый тип человека.

Я спросил командира, который имел чин оберштурмфюрера – он имел Рыцарский крест, нагрудный знак «За ближний бой», знак «За ранение», – зачем они убивают раненых, ведь это нарушение Женевской конвенции. Мы в воздухе никогда так не поступаем, а с пленными обращаемся, как с гостями.

Он посмотрел прямо на меня и ответил: «Вы можете позволить себе эту роскошь. Нам придется их кормить, охранять, перевозить в тыл, и все это подвергает моих солдат риску. Русские убивают своих пленных. Мы разведывательный взвод. Мы собираем информацию. Мы видели, что именно они делают с нашими, кто попал к ним в плен. Тебе повезло, что ты выжил. Перекуси. Мы выходим перед рассветом. Мы слишком нашумели». Я все понял в этот момент. Мне стало жаль, что мы все-таки вынуждены убивать, и это все еще является частью нашего существования. Я не мог осуждать этих людей. Они ненавидели врага. У меня такого чувства не было, но их война отличалась от моей. Я научился ненавидеть позднее и справляться с этой ненавистью своим собственным способом.

Наконец после двухчасового перехода, примерно в 06.00, мы прибыли на командный пункт роты СС в районе Донца. Командир, очень серьезный гауптштурмфюрер, который имел те же самые награды, связался с Храбаком по полевому телефону. Он описал меня и назвал мое имя. Для надежности они спросили, как зовут моего механика, я ответил, что его зовут Биммель, и все было улажено. За мной прислали машину, и после трех дней странствий меня встретил Крупи, который только что вернулся из госпиталя после очередного ранения. Я услышал, что натворил Биммель, и был очень встревожен. Но на следующий день Биммель вернулся, и мы встретились. После этого мы отпраздновали «второе рождение». Это был маленький праздник в честь пилота, который выжил в ситуации, где проще было погибнуть. Нам обоим это грозило.

К 29 октября 1943 года на моем счету было 148 побед. Я считал, что меня не спешат награждать Рыцарским крестом. Было много летчиков, которые добились более чем 50 побед, но не получили Рыцарский крест, что я считал несправедливым. Я также считаю, что пилоты, одержавшие более 200 побед, такие как Ралль, Баркгорн, Отто Киттель, Гейнц Бэр, Вальтер Шук и Эрих Рудоррфер, не получили высшей награды – Бриллиантов. Они заслужили их потому, что Галланд, Вернер Мёльдерс, Ханс-Иоахим Марсель имели меньше побед. Следует сказать, что русские в большинстве случаев знали нас по именам. Мы тоже знали многих их пилотов. Я знал Кожедуба, Покрышкина, Морозова, Литвяк и других. Я полагаю, что Литвяк была сбита в бою, в котором участвовали мы с Баркгорном. Дата соответствует, и место тоже.

Я получил сообщение, что меня представили к Дубовым Листьям, как Крупи и Йоханнеса Визе. Все дальнейшее было странным. Прежде всего, мы надрались. Мы полетели на Ju-52 в Пруссию, а из-за плохой погоды далее поехали поездом. Герд Баркгорн, Вальтер Крупински, Йоханнес Визе и я прибыли в Берхтесгаден. Все, кроме Герда, получали Дубовые Листья, а он – Мечи. Когда мы добрались до места, то попытались протрезветь. Потом Вальтер говорил, что нам приходилось поддерживать друг друга. Честно говоря, я помню все это отрывочно.

Мы пили коньяк и шампанское – смертоносная комбинация, если перед этим ты пару дней не ел. Первым, кого мы встретили возле поезда, был адъютант Гитлера от люфтваффе майор фон Белов. Я думаю, он был потрясен нашим состоянием. Мы должны были встретиться с Гитлером через пару часов, но едва держались на ногах. Это происходило в марте 1944 года, и в горах еще лежало много снега, хотя, несмотря на это, было уже довольно тепло. Мы только что покинули Украину. Я не мог найти свою фуражку, и перед глазами все плыло из-за коньяка. Поэтому я схватил какую-то фуражку с вешалки и нацепил ее, хотя она оказалась велика. Я даже понял, что это не моя.

Белов возмутился и сказал, что это фуражка Гитлера и ее нужно повесить обратно. Смеялись все, кроме Белова. Я пошутил, что Гитлер имеет большую голову, которая выросла в процессе работы, и смех стал еще громче. Я также напомнил, как ведет себя Гитлер, когда произносит свои эмоциональные речи, сопровождая их энергичными жестами. Все ржали как сумасшедшие.