София не двигалась. Григорий видел, как она смотрит на Такоса, вновь видел пульс у нее на шее.

– И за моей дочерью? – наконец спросила она, уже без резкости. – Дочерью другого мужчины?

Он почувствовал облегчение, но не дал ему прорваться в голос.

– И за ней. За единственными, кого я люблю.

София обернулась к нему, подошла.

– Тогда приходи, – сказала она и поцеловала его, стремительно, мимолетно, болезненно, потом отступила. – Но Такос хочет остаться здесь.

– Я ему не разрешу. – Он посмотрел на палатку, люди спешивались, другие уже отправлялись с поручениями. – Позови его.

– Такос!

Когда мальчик побежал к ним, Григорий встал рядом с Софией.

– Последнее, что я должен сказать. Если я не приду… если… в церкви, за иконой святого Димитрия ты найдешь кожаный футляр. Отдай его… женщине, которая придет и спросит о нем.

– Женщине?

Мгновение София вопросительно смотрела на него. Но она понимала, что для этого нет времени. И потому просто кивнула, когда мальчик подбежал к ним.

– Такос, пойдем. Мы уходим.

– Уходим? – Он посмотрел на мужчину, которого считал своим дядей. – Нет. Я останусь. Я буду сражаться.

– Парень, послушай меня, – сказал Григорий, подошел к нему, приобнял. – Ты стал хорошо обращаться с пращой. Очень хорошо. Но пращники на этом бастионе бесполезны, стена перед ним слишком далека для точных выстрелов. Здесь годятся только лучники.

Такос хотел возразить, однако Григорий продолжил:

– Но если турки прорвутся, тогда придет твое время. Ты будешь бегать по крышам. И метать вниз свои камни.

Мальчик кивнул.

– Император назначил младших сынов нашего города во вторую линию обороны. Если мы потерпим неудачу здесь, на стенах, – твой долг, твой и других молодых мужчин, изгнать неверных из города. И именно ты будешь защищать женщин нашей семьи.

Во взгляде Такоса виднелись то гордость, то сомнения. Потом мелькнуло чистое облегчение, быстро подавленное.