– Я искала…

– Я увидел, что он лазает…

Они остановились, снова рассмеялись. Григорий поднял руку.

– Он притаился у стены. Я подумал, что безопаснее будет держать его рядом.

– Мы договорились встретиться неподалеку отсюда. Наверное, его приманили огни турок.

София посмотрела вверх. Низкие облака мерцали странным, красновато-коричневым заревом костров, нависали над белой палаткой Константина в сотне шагов отсюда.

– Мир горит, – прошептала она.

– Да.

Григорий смотрел на нее. Почти все ее лицо скрывали тени, а то, что он видел, менялось в странном свете. На шее пульсировала жилка, которую Ласкарь не замечал в недавние встречи, со времени своего возвращения. Но он помнил эту жилку из прежних времен, когда оба они и мир были еще молоды. Григорий не раздумывал, просто сделал. Нагнулся к ней и поцеловал эту жилку.

– София, – прошептал он.

Она обняла его, пошатнулась. Он опустил голову, София подняла – и они поцеловались. Целовались, пока она не отстранилась, протянула руку, не давая ему приблизиться.

– Смотри, – сказала она. – Наш сын.

Их скрывала тень, и потому Такос, стоя шагах в пятидесяти, нервно озирался. София оттолкнулась от стены, вышла на этот мерцающий свет.

– Вот я, любимый! – крикнула она, размахивая руками.

Он тоже помахал ей, потом вернулся к своим поискам камней.

– Не подходи близко, – прошептала София, стоя спиной к Григорию, – и говори только то, что нужно сказать.

«Нужно? – подумал он. – О которой из нужд мне следует говорить?»

И тут Ласкарь увидел позади Такоса силуэты приближающихся всадников, а спустя мгновение услышал звон упряжи. Император возвращался, время близилось к концу – или началу, – и сейчас оставалась только одна нужда.

– Послушай меня, – тихим и настойчивым голосом произнес он. – Если турки этой ночью разобьют нас, если они возьмут город, ты знаешь, что случится.

– Я слышала…