Книги

Армагеддон. 1453

22
18
20
22
24
26
28
30

Григорию уже доводилось с десяток раз сражаться с турками, и он знал: что бы ни говорил Константин, поднимая боевой дух своих офицеров, враги по большей части не рабы и определенно не трусы. Они – одни из лучших воинов в мире.

«Мы тоже», – подумал Ласкарь, глядя на безмолвные черные ряды. Затем набрал в грудь воздуха и потянулся за луком.

– Давай, Турок, – повторил он и наложил стрелу.

Глава 34

Место, называемое

Армагеддон

29 мая, пятьдесят третий день осады, час ночи

Едва все огни погасли, началось песнопение, два слова на выдохе, потом резкий вдох.

«Исми джелал». Вдох. «Исми джелал». Вдох. «Исми джелал». Вдох.

Ахмед не присоединился. Он делал это прежде, перед другими атаками, чувствуя, как жар поднимается в нем, пока на коже не выступал пот. Распевая слова снова и снова, подпитывая короткими вдохами, выбрасывая на выдохе. Наполняя правоверного ненавистью, делая его сильнее, яростнее, укрепляя решимость убить всех неверных или погибнуть мучеником, с одним из девяноста девяти имен Бога на губах, остальными в сердце.

Ахмед не испытывал ненависти к людям, которых будет пытаться убить. Он думал, что они такие же, как он, и сражаются за свою веру. Он всегда делал то, что должно, не нуждаясь для этого в ярости. Что же касается Бога, Ахмед примирялся и взывал к Нему трехдневным постом, когда остальные постились один день; только преламывал хлеб и ел мясо на закате, как во время Рамазана. И он носил под халатом единственный доспех, который имел кроме щита, – два имени, его и Аллаха, соединенные в восьми прямоугольниках, вышитые посредине его жилета.

И вот, пока Рашид, одноглазый Фарук и другие из их отряда, дожившие до этой минуты, разжигали в себе убийственную ярость, Ахмед бормотал свое имя, соединенное с одним из имен Аллаха. Потом, когда вдоль шеренги прошел офицер в шапке с плюмажем, подгоняя их встать с колен и взять в руки оружие, Ахмед перешел к другому распеву:

«Йа даим. Йа даим. Йа даим».

Он выпевал это на полях во время косьбы, снова и снова; ритм помогал ему держаться далеко за гранью усталости, до тех пор, пока работа не была закончена, поля пусты, а будущее его семьи ждало, когда его соберут, обмолотят, смелют, превратят в дающий жизнь хлеб. Сейчас пред ним лежало то же самое. Султан обещал три дня на разграбление. Рашид все время твердил, какие богатства ждут их, когда город падет. Золото, которое можно содрать с церквей неверных, с самих городских мостовых. Рабы, которых можно продать.

Ахмед не желал богатства. Он не хотел, как другие, вернуться в свою деревню и стать ее повелителем. Он хотел лишь позаботиться, чтобы дети в его семье больше никогда не умирали от голода. Ради этого, ради Аллаха и султана он убьет столько, сколько должен. Он станет косить своим ятаганом греков, стоящих между ним и этой надеждой.

Они стояли, потом пошли вперед, вниз по склону, через речку, вверх на холм. Потом их тычками развернули кругом и построили в неровные шеренги. Только когда Ахмед занял свое место, он поднял взгляд и посмотрел поверх голов лучников и пращников, поверх колесных заслонов, за которыми они укрывались, на то, что лежало дальше. Они были на месте – остатки стены; выщербленные зубцы торчали, будто зубы во рту старика, дыры между ними забиты деревом, бочками и землей. Ахмед видел все это в свете греческих факелов, ибо его армию все еще окутывала тьма.

Сзади послышался робкий шепот.

«Исми джелал». Вдох. «Исми джелал». Вдох. «Исми джелал». Вдох.

Он оглянулся на Рашида. Тот пытался собрать ярость, но его взгляд метался в страхе. Рука, обожженная драконом в башне, судорожно дергалась – сплошные шрамы и багровая плоть. Жаркое дыхание дракона забрало то немногое мужество, которое было у коротышки.

Перед ними прошел Фарук; он тыкал своим бастинадо в каждого второго, его единственный глаз не отрывался от глаз мужчин.