Остается сказать о выставочных успехах завода Борисовских. Я составил список наград, полученных заводом за все время его существования. В 1882 году в Москве – три бронзовые медали; в 1887 году в Харькове – одна золотая и одна бронзовая; в 1891 году в Санкт-Петербурге – одна золотая и одна бронзовая; в 1896-м в Нижнем Новгороде – одна большая золотая медаль за группу и одна большая золотая медаль за двухлетка; в 1898-м в Санкт-Петербурге – одна золотая медаль за группу, три большие серебряные, две малые серебряные и одна бронзовая; в 1899-м в Москве – три золотые, четыре большие и одна малая серебряные медали и пятая денежная премия; в 1900 году на Всемирной конской выставке в Париже – золотая медаль и 2000 франков (вторая премия), золотая медаль и 1000 франков (третья премия), две бронзовые медали и одна премия в 1000 франков; в 1910 году в Москве – одна большая серебряная медаль за группу, три большие серебряные, три малые серебряные и три бронзовые, а также первая премия в 800 рублей.

Завод Борисовских, а позднее Елисеева с 1880-х и до середины 1890-х годов имел исключительное влияние на наши рысистые заводы. В этот период большинство лучших заводов, если не все, имели в своем составе либо производителей, либо маток, вышедших из завода Борисовских. Кроме того, громадное количество жеребцов завода Борисовских состояли производителями в полукровных заводах, работавших на рысистой основе, и на разных случных пунктах.

Перейду теперь к заводу Г.Г. Елисеева, бывшему прямым продолжением завода Борисовских.

Мой старый приятель Кноп предложил Елисееву купить завод Борисовских. Когда в 1902 году я посетил завод Елисеева, то Муханов и Кузнецов говорили мне, что это было инициативой Лонгинова. Теперь, когда в моем распоряжении имеются новые данные, я могу точно сказать, кому обязано русское коннозаводство тем, что в 1892 году завод Борисовских не разошелся по разным рукам, а был куплен Елисеевым и просуществовал после этого еще двадцать шесть лет. Именно Кноп, а не Лонгинов был инициатором этого дела. Когда Елисеев купил завод Борисовских, тот находился в упадке, им уже распоряжалась администрация по делам несостоятельности должников. Елисеев был не новичок в коннозаводском деле, ему принадлежал большой рысистый завод в Могилёвской губернии, состоявший преимущественно из тулиновских лошадей. Этим заводом управлял некто В.В. Лонгинов, бывший тверской коннозаводчик и старый друг семьи Елисеевых. Он стал главноуправляющим Гавриловским конным заводом и в этой должности пробыл до самой смерти. Лучшие лошади могилёвского завода были влиты в Гавриловский завод, но этот заводской материал был настолько хуже лошадей борисовских, что постепенно все елисеевские лошади были выбракованы.

Сипай (Стрелец – Суспа), р. 1912 г., зав. Г.Г. Елисеева, производитель Хреновского зав.[23]

Новая метла всегда по-новому метет. На Гавриловском заводе начались реформы, и первым делом завод был наводнен «модными» производителями. На их появление с иронической улыбкой смотрели старослужащие завода, а может, и Подарок 2-й, Жемчужный и Молодчик, если только жеребцы могут смеяться. Из всех этих «модных» жеребцов никто ничего не дал, за исключением трех – Гудка, Желанного-Грозного и Залёта. О Залёте, со слов Муханова, я сделал в описи завода Елисеева следующую пометку: «Залёт давал хороших лошадей (каретных по себе, но вместе с тем резвых)». Желанный-Грозный дал Стрельца и других превосходных лошадей, а от Гудка родился Жрец, одна из красивейших лошадей своего времени.

Елисеев, умный и толковый человек, вскоре заметил, что разные по себе жеребцы разрушают тип в заводе и настолько ухудшают экстерьер ставок, что молодняк с трудом находит покупателей. В коннозаводских кругах критически заговорили об экспериментах Елисеева. Тогда Елисеев выгнал из завода «модных» жеребцов и вернулся к давно проверенным старикам, к их сыновьям и внукам, исключил могилёвских кобыл, сделал ставку на возрождение завода путем работы с основным борисовским материалом – и ставку эту выиграл. Для своей же утехи (сам он говорил «потехи») завел отделение лошадей иностранных пород. Тут были американские лошади, англо-норманы, шотландские пони и пр. При заводе было создано призовое отделение с крайне узким и односторонним назначением – производить только резвых лошадей, не обращая внимания на их формы. Тем временем основной завод, то есть то, что Елисеев полюбил, понял и оценил, жил правильной жизнью, улучшался, развивался и вернул себе былую славу. Так дело шло вплоть до страшной гибели этого завода в 1918 году…

Теперь своевременно изложить мои впечатления о Гавриловском заводе. Был конец октября 1902 года, когда я впервые приехал в завод Елисеева. От железнодорожной станции Дружковка Курско-Харьково-Азовской железной дороги до Гавриловского завода очень недалеко, и пара резвых, хорошо съезженных рысаков вмиг доставила меня на место. На дворе была уже почти ночь, когда я подъехал к зданию конторы, где меня ожидали управляющий имением Кузнецов и управляющий заводом Муханов. После обмена приветствиями мы уселись за ужин. Главным лицом в Гавриловке был Кузнецов, управлявший имением. Муханов управлял заводом, и Кузнецов не вмешивался в заводские дела, но все же именно он, а не Муханов был здесь первым лицом. Кузнецов был толстый, добродушный великоросс, почему-то поклонник Тараса Шевченко и всего малороссийского. Он был агроном по образованию и превосходный хозяин. Это было время, когда, к счастью, на святой Руси было еще немного агрономов, этих заядлых и непримиримых врагов всякой лошади, а рысистой в особенности. Кузнецов в этом отношении составлял исключение: он не только любил, но и понимал рысистую лошадь, был фанатичным поклонником борисовской лошади и очень дружно жил с Мухановым.

В.Д. Муханов, потомственный дворянин, как он имел обыкновение рекомендоваться, являл собой крайне своеобразную фигуру. Это был высокий, стройный, жилистый человек, с крупными и несколько резкими чертами лица, громким голосом, порывистыми движениями, очень строгий и требовательный к подчиненным и по своим политическим убеждениям отчаянный черносотенец. Кузнецов не прочь был полиберальничать, что было легко и совершенно безопасно за спиной Елисеева, и Муханов нередко с ним на этой почве имел стычки, которые, впрочем, никогда не кончались ссорой. Они жили мирно, их можно было даже назвать друзьями. Молодость Муханов провел в Тамбовской губернии, а коннозаводское образование получил на заводе Миллера. Он был поклонником миллеровских лошадей, но, когда я остался с ним с глазу на глаз и спросил его, хороши ли были эти лошади, он, понизив голос, сказал: «Хуже елисеевских, но об этом я громко, конечно, никогда не говорю!» От Муханова я узнал много интересного о Грозе, знаменитой в свое время миллеровской кобыле, которую он считал резвейшей орловской лошадью, когда-либо бывшей в России. Говорил Муханов очень интересно, лошадь знал превосходно, Елисееву был предан всей душой, перед «нашим товаром» (так называл он гавриловских лошадей) благоговел, но, как настоящий охотник, способен был ценить и чужих лошадей. Ближе познакомившись с ним и лучше его узнав, я склонен был видеть в нем воплощение российских управляющих конными заводами из числа настоящих любителей лошади, тех, которые постигли самую суть конюшенной науки своего времени. Словом, это был человек, преисполненный всяческой опытности и разной коннозаводской премудрости. Познакомившись с Мухановым в 1902 году, я затем долгое время с ним переписывался и был в курсе всех дел Гавриловского завода. По своей полной преданности делу, по опыту, знаниям и порядочности Муханов заслуживал всяческого уважения.

Главноуправляющим Гавриловским заводом был В.В. Лонгинов. С самим Г.Г. Елисеевым я познакомился несколько позднее. Я приехал, чтобы, во-первых, осмотреть завод и, во-вторых, предложить заводу купить у меня старика Рыцаря. Этот сын Варвара и Разбойницы был уроженцем Гавриловки, и я полагал, что ему почетнее всего будет дожить свои дни именно там. Незадолго до этого Рыцарь был мне возвращен из Дубровского завода, но так как почти все мои матки были его дочерьми, то его и необходимо было продать. Скажу сразу, что мне удалось это сделать и в 1903 году Рыцарь вернулся в Гавриловку.

Виталий Васильевич Лонгинов принадлежал к тверскому дворянству и одно время имел свой рысистый завод. Он служил, если не ошибаюсь, по Министерству юстиции и вышел в отставку в чине действительного статского советника. Освободившись от службы, он принял в управление рысистый завод Елисеева. Я часто наблюдал этих двух людей и могу сказать, что Елисеев трогательно и несколько почтительно относился к Лонгинову. Как ни был деликатен и воспитан Елисеев, но в этих отношениях проглядывало нечто большее, чем просто корректность, и я думаю, что в прошлом Лонгинов оказал какую-то большую услугу семье Елисеевых.

В.В. Лонгинов

Лонгинов был плотный, очень высокого роста. Он был уже очень стар, но, несмотря на это, голова его была украшена целой шапкой седых волос. Говорил Лонгинов в нос, очень медленно, и при этом щурился. В нем не было ничего замечательного, но сразу было видно, что это порядочный, милый и доступный человек. Особенно дружен он был с двумя стариками, людьми его века – Сахновским и Яньковым. Благоволил он также к Гирне, к которому относился покровительственно. Жил Лонгинов замкнуто, никого не принимал, почти ни у кого не бывал, но на бегу, когда ехали лошади Елисеева, считал своей обязанностью присутствовать. В заводе все звали его «генералом». Он много лет жил на даче Елисеева по Петербургскому шоссе, в небольшом, но очень красивом и уютном особняке, который был сплошь увешан фотографиями лучших елисеевских и борисовских лошадей работы Хомяка. Были там и различные трофеи – кубки, медали и прочие, выигранные елисеевскими лошадьми. На этой великолепной даче находилась призовая конюшня завода, которой ведал Лонгинов. В завод он выезжал дважды в год, сопровождая Елисеева, и когда там совершалось таинство подбора, то Лонгинов в роли великого мага и чародея был великолепен. Как умел при этом говорить, как умел держать себя, как снисходительно выслушивал доклады своих подчиненных! По правде сказать, рысистую лошадь Лонгинов недостаточно чувствовал, знатоком ее не был, но в лошадях, конечно, разбирался.

С Г.Г. Елисеевым я познакомился в январе 1903 года. Григорий Григорьевич Елисеев был младшим сыном известного петербургского богача. Говорили, что когда старик Елисеев умер, то состояние его равнялось 50 миллионам рублей. Начало этому колоссальному состоянию положил еще дед Гриши Елисеева. Состояние было нажито торговлей колониальными товарами, а потом заключалось уже в самых разнообразных ценностях, делах и предприятиях. Елисеевы оказались верны тому делу, которое их обогатило, и два знаменитых магазина с гастрономическими товарами в Москве и Петербурге напоминали всем и каждому о том, как создали свое благосостояние эти богатейшие люди России. Их фирма существовала более века, и на долю Г.Г. Елисеева выпало счастье праздновать этот замечательный юбилей. Он этим очень гордился и был совершенно прав.

Елисеев жил всегда в Петербурге, на Васильевском острове ему принадлежало громадное владение. Там же находились и знаменитые елисеевские погреба с лучшими винами, которые в них лежали чуть ли не сотню лет и, конечно, не предназначались для продажи. Об этом говорили мне знатоки. Елисеев любил дарить в исключительных случаях одну-две, а иногда и больше бутылок такого вина, и я дважды удостоился подобного внимания.

Особняк, в котором жил Г.Г. Елисеев, был обставлен с большою роскошью. Из произведений искусства, которые могли бы заинтересовать охотника, у Елисеева были замечательные часы, исполненные по заказу его супруги известным скульптором Лансере, со многими чрезвычайно удачными фигурами лошадей. Все в этом доме, начиная от швейцаров и лакеев, было поставлено на барскую ногу. Словом, Елисеев жил не так, как жили богатейшие представители московского купечества, он жил по-петербургски. Близость царского двора, общение с аристократией и высшими чиновниками столицы, влияние Европы, самый уклад столичной жизни – все это наложило свой отпечаток на представителей петербургского купечества. Елисеев был воспитанный, образованный, очень мягкий и чрезвычайно деликатный человек. Он был некрасив, но в его улыбке и мягкой, несколько певучей манере говорить было что-то располагающее и удивительно приятное. Это был умный собеседник, человек, которого знал, уважал и ценил весь Петербург. При том богатстве, которым он обладал, его, конечно, осаждали разного рода просители и дельцы, а потому двери его дома тщательно охранялись. Попасть к Елисееву было нелегко, но Рыцарь открыл мне двери этого дома. Елисеев любил лошадей, всю свою жизнь он вел конный завод и, как человек умный и обладавший большой долей здравого смысла, хорошо стал в них разбираться, хотя на заводе бывал не чаще двух раз в год. Я считаю, что Елисеев лучше нас, то есть людей, всецело посвятивших себя коннозаводскому искусству, знал, как надо вести конный завод, и вел его превосходно.

…За ужином Кузнецов ел мало, но пил довольно усердно, однако же не пьянел. Кузнецов был вдовец, Муханов – старый холостяк, а потому за ужином сидели только мы – трое мужчин. Там, где есть хоть один лошадник, он обязательно втянет остальных в разговор о лошадях, а если в обществе присутствует двое лошадников, то будьте уверены, что они подчинят себе остальных. Нас за ужином сидело трое, мы все были лошадники и ни о чем, кроме лошадей, говорить не могли.

«Разрешите налить еще рюмку мадеры? – потчевал меня Кузнецов и добавлял: – Своя, елисеевская». Нечего и говорить, что все закуски тоже были «свои, елисеевские»: почтенные бородачи-приказчики московского магазина, из тех, что любили лошадей, не забывали своих друзей в заводе и присылали им в Дружковку самые отборные закуски и лучшие вина.

Первое время разговор поддерживал главным образом Кузнецов. Муханов, видимо, волновался и говорил, что он страшится завтрашнего дня. Как-то сойдет выводка? Как представятся ставочные? Страх берет показывать такому знатоку! А «знатоку» всего двадцать один год! Я принимал это за чистую монету и был доволен. Увы, позднее, когда я хорошо узнал Муханова, я понял, что он любил и пофиглярничать, и порисоваться.

Выпили, закусили, еще раз выпили, языки у всех развязались, и завязалась душевная беседа о лошадях, которая затянулась далеко за полночь. «Эх! Если бы Листопаду да пришить окорока Жреца, а Жрецу дать перед Листопада – вот были бы лошади!» – фантазировал Муханов. Кузнецов его поддерживал и сожалел о том, что у Нарзана нет фриза, и все хотел дать ногу Подарка 2-го детям Жемчужного. Зашла речь о Ратнике, потом перебрали по косточкам всех остальных производителей. Елисеевская мадера начала действовать, и Кузнецов стал меня уверять, что Муханов – это человек, обладающий безграничными познаниями во всем, что касается лошадей.