Завод наследников князя А.В. Мещерского

В 1902 году я посетил завод наследников князя А.В. Мещерского. В то время я был озабочен поисками заводских маток для своего завода. Мои денежные ресурсы тогда были ограничены, потому, случайно узнав, что остатки завода князя Мещерского дешево распродаются, я тотчас туда отправился.

И вот я опять в пути! Удивительное дело, как успокоительно и благотворно всегда действовала на меня дорога. Все мои мысли сосредоточивались на беспрерывно меняющихся картинах природы. Иногда они уходили в давно прошедшее, порой сосредоточивались на будущем. Я мечтал о том, каких разведу лошадей, как буду вести завод. Счастливое время молодости, надежд и всяческих упований – как все это теперь бесконечно далеко и все же дорого и мило моему стареющему сердцу!..

Итак, я подъезжал к веселоподолянской усадьбе князя Мещерского, расположенной в Полтавской губернии.

Дом-дворец стоял на открытой большой лужайке, а позади был вековой парк. Дворец князя был вполне современной постройкой, хотя своими вышками и башнями напоминал какой-нибудь замок на Рейне. Архитектор сумел смягчить формы, нашел возможность многое приспособить к требованиям времени и вместе с тем не потерял общее и самое ценное – архитектурный ансамбль. Я много путешествовал на своем веку, хорошо узнал Россию, перебывал во многих имениях – и смело могу сказать, что такого дворца, такой великолепной, стильной, величественной и красивой постройки я не видел в России ни в одном другом месте. В веселоподолянской усадьбе расположение служб и хозяйственных построек было иное, нежели в других помещичьих имениях. Здесь была только резиденция князя, великолепный парк, флигеля для приезжих и дворни, конюшни и здание конного завода. Все, что относилось к хозяйству: амбары, молотильные сараи, дом управляющего, скотные дворы и прочее, – было сосредоточено в двух верстах от резиденции. Мало было таких усадеб в России, как веселоподолянская князя Мещерского, Вязёмы, Ляличи, Полотняный Завод, Дубровицы и некоторые другие, представлявшие громадный художественный интерес.

Князь Александр Васильевич Мещерский был меценат и любитель прекрасного. Он много путешествовал по Италии, вывез оттуда первоклассные произведения искусства и был большим знатоком и любителем старины. Неудивительно, что, решив построить усадьбу и обладая громадными средствами, а также вкусом и знаниями, он создал этот прекрасный уголок, затерянный в Хорольском уезде. Мне говорили, что княгиня Мещерская, урожденная графиня Строганова, принимала деятельное участие в создании веселоподолянской усадьбы, и я полагаю, что княжеская резиденция немалым была обязана ей: Строгановы были исстари не только меценатами, но и подлинными знатоками искусства и старины.

В 1902 году усадьба содержалась далеко не так, как при покойном князе. Княгиня Мещерская, первая жена князя, давно умерла, а князь вторично женился на очень скромной девушке, дочери местного чиновника. Вскоре князь умер, и веселоподолянская усадьба перешла к его второй жене, Екатерине Прокопьевне. Единственная дочь князя от первого брака тогда не жила в России и была замужем за итальянским герцогом Сассо-Руффо. К ней перешло материнское, то есть строгановское состояние, а малолетние дети, кажется две дочери, от второй жены получили состояние отца. Е.П. Мещерская не могла оценить и должным образом содержать эту великолепную резиденцию. Сама она предпочитала жить в Москве. Имение было отдано в аренду, конный завод почти распродан. Ждали покупателя.

Князь А.В. Мещерский, тайный советник и шталмейстер высочайшего двора, в веселоподолянской усадьбе жил сравнительно мало. Он проводил в ней только часть лета, а зиму, осень и весну жил в Петербурге или за границей. Свой завод он основал во второй половине 1880-х, а последних трех заводских маток у его наследников я купил в 1902 году, так что завод просуществовал около двадцати лет. Князь не был знатоком лошади, но лошадей, по-видимому, любил, как и его брат, князь Иван Васильевич, имевший в 1860–70-х годах рысистый завод в Курской губернии. Завод Мещерского был основан исключительно с целью производства упряжных рысистых лошадей, главным образом для себя, и не велся с большим размахом. Вначале там было пять заводских жеребцов и десять маток. Нечего и говорить, что все это были великолепные по себе лошади заводов В.Я. Тулинова, Миллера, Преснякова и других. Из десяти кобыл, послуживших основанием завода, пять были куплены у князя В.Д. Голицына и по одной – у князя И.В. Мещерского, Борисовских, А.П. Офросимова и П.П. Бакулина. Голицынские кобылы были очень высокого происхождения и, вероятно, лучшие по себе. Позднее князь купил у графа Рибопьера призового производителя, серого жеребца Фауста завода Загряжского, а маточный состав пополнялся главным образом своими молодыми кобылами, но кое-что было куплено на стороне, правда весьма невысокого разбора, преимущественно заводов Харьковской и Полтавской губерний. Из завода князя вышло несколько призовых лошадей, в том числе очень резвый Чикаго и серый Федот-Да-Не-Тот.

Когда я прибыл в Весёлый Подол, никого из владельцев там не было. Все спало в этой чудесной для наших мест, прямо-таки сказочной усадьбе. Был полдень. Красивая кованого железа решетка, укрепленная меж кирпичных колонн, на которых возвышались позеленевшие от старости вазы, позволила рассмотреть внутренность двора, в конце которого шумел парк и величественно возвышался дворец. Я позвонил у ворот раз-другой, но так как никто не приходил, тронул калитку. Она оказалась незапертой. Я вошел во двор. Побродил между клумбами, полюбовался дворцом и пошел разыскивать кого-либо из его обитателей. Кругом было тихо, нигде ни души, лишь старый дуб шелестел листьями. Обойдя дом, я увидел, что все везде было заперто. Левее шла прямая аллея к длинному зданию с куполом – нетрудно было догадаться, что это конюшни или здание конного завода. Еще левее, образуя правильный квадрат, расположились несколько зданий – как я потом узнал, домовая контора и квартиры сторожа, кучеров и конюхов. Тут же был каретный сарай и еще кое-какие необходимые службы. Большой флигель, кухня, прачечная и прочие постройки находились на противоположной стороне дворца и были скрыты в зелени. Я направился к конюшне, и здесь молодой малый объяснил мне, что усадьбой заведует старик дворецкий, а при доме никто не живет. «Если вам по делам, то идите к управляющему, отсюда недалеко, версты две». – «А нельзя осмотреть сначала дом?» – спросил я. «Едва ли. Дом заперт, и туда никого не пускают, а ключи у дворецкого». Я просил проводить меня к дворецкому.

Дворецкий занимал отдельный флигелек, и его не оказалось дома. По объяснению его жены, он отправился на рыбную ловлю. Вместе с конюхом, который сделался моим проводником, мы отправились в парк и у старого пруда застали дворецкого с удочкой в руках. Он не заметил, как мы подошли, все внимание его было поглощено камышовым поплавком, который ходил взад-вперед, так как в пруду вода была быстрая – вероятно, от скрытых родников. Это был старик почтенной наружности, совершенно седой, с белыми бакенбардами и типичным лицом старого слуги. Он встретил меня приветливо, поздоровался, отвесив низкий поклон, и, узнав, кто я и зачем приехал, охотно согласился показать дом. Оставив свои удочки на попечении молодого конюха, дворецкий вместе со мной направился к дому. Я спросил его, как берет рыба, хорош ли клев и доволен ли он своей ловлей. Он ответил утвердительно, заметив, что рыба клюет хорошо, но берет одна мелочь – авдюшки и себельки (так в Малороссии называют пескарей и уклейку). Стоял великолепный, как бы праздничный день, со всею прелестью лета, звоном и хором радостных голосов, доносившихся из чащи старого парка, где было прохладно и свежо, несмотря на жар летнего дня. Это был великолепный парк, с ровными и прямыми аллеями, с многочисленными куртинами, искусственными полянами, прудами, беседками и домиками, где когда-то держали дичь и декоративную птицу – лебедей и павлинов. Особенно хороша была аллея столетних серебристых тополей, какие встречаются только на юге. Она была посажена еще дедом прежнего владельца.

Внутреннее убранство дворца вполне соответствовало его наружному виду. Все было обставлено с великолепием и исключительным вкусом. Приемные комнаты утопали в старинных персидских и смирнских коврах, в столовой висел роскошный гобелен, изображавший разнообразных экзотических птиц. Мебель была старинная и почти вся выписанная из Италии и Германии. Типичных для русских помещичьих усадеб карельской березы и красного дерева почти вовсе не было. Не мебель, а предметы искусства. Особое внимание обращали на себя картины. Здесь были полотна лучших западных мастеров, и, как пояснил мне дворецкий, часть этих картин принадлежала герцогине Сассо-Руффо – в свое время они были взяты из строгановской галереи. Это собрание картин стоило многие десятки тысяч рублей. Подведя меня к одной из них, дворецкий назвал имя одного из великих мастеров эпохи Возрождения. Я, было, усомнился, что в этом уголке Полтавской губернии висит подлинное произведение великого художника. Прошло двадцать лет, и мне суждено было вспомнить эту картину. После революции на деньги, ассигнованные съездом кооператоров, эта картина, которая действительно оказалась оригиналом, была куплена у князя Мещерского для Румянцевского музея и ныне составляет украшение знаменитой галереи.

Осмотрев дворец, я простился с почтенным слугой и отправился в другую усадьбу, к управляющему. Хозяйственные постройки были сделаны богато и на широкую ногу. Вместе с управляющим мы поехали в завод (управляющий хотел выглядеть большим барином и заявил, что не любит ходить пешком, а привык ездить), чтобы осмотреть трех последних, назначенных в продажу кобыл. Это были Буйная, Бунтовщица и Фея. Я их купил за грош. После покупки этих кобыл завод наследников князя А.В. Мещерского перестал существовать.

Поезд на Кременчуг и далее на Николаев отходил лишь утром, и мне пришлось переночевать в Весёлом Подоле. Меня устроили в конторе, но там было так душно и жарко, что я предпочел переночевать в парке, в небольшом деревянном домике, где когда-то жил сторож. Все тот же дворецкий устроил мне ложе из сена, принес простыни и подушки. Я пригласил его посидеть со мной, и мы устроились на скамеечке возле домика. Много интересного о жизни Мещерских и Строгановых услышал я от словоохотливого старика. Все его рассказы хранили не только живую, но и обаятельную силу и долго потом вспоминались мне. Уже давно длинная тень от дома покосилась на юг, где-то далеко за рекой прокричали коростели, а мы всё сидели и мирно беседовали. Наконец старик поднялся, пожелал мне покойной ночи и тихими шагами удалился к себе. Я долго не мог уснуть, так как кузнечики ковали в деревянных стенах и звон их все стоял в моих ушах. Наконец я забылся и заснул…

С тех пор прошло двадцать четыре года. И вот недавно, перебирая поступивший ко мне архив известного в свое время коннозаводчика Г.Д. Янькова, я вспомнил Фею, а вместе с ней Весёлый Подол и свою поездку в имение Мещерского. Казалось бы, ничего не могло быть общего между яньковским архивом и Феей, однако в действительности данные этого архива дали мне в руки полное и подробное разъяснение породы этой кобылы. Фея дала у меня в заводе серого жеребца Фудутуна 4.41 (на три версты), пока что самую резвую лошадь моего завода на эту дистанцию. В описи завода князя Мещерского порода Феи была изложена неудовлетворительно, поэтому ее дети не имели права бежать на некоторые именные призы, в том числе на Императорский. Мне это было крайне досадно, так как Фудутун был рысаком первого класса и бежал в Петербурге с выдающимся успехом, причем нередко бил метисов. Это была лошадь не только резвая, но и чрезвычайно сильная, и наездник Финн считал, что она не может проиграть Императорский приз. Однако на этот приз Фудутуна не допускали из-за неясности происхождения Феи. Тогда Карузо, Прохоров и я приложили все усилия, чтобы разъяснить породу кобылы. Прохоров был специально командирован в Курскую губернию, где в имении князя И.В. Мещерского разыскал в архиве все сведения о происхождении Феи по женской линии. Доставленные документы были настолько неоспоримы, что Главное управление коннозаводства их признало. Но происхождение отца Феи, серого жеребца Степенного, несмотря на все наши старания, установить не удалось. Фудутун так и не был допущен на Императорский приз.

В «Заводской книге русских рысаков» происхождение Степенного изложено так: «Степенный, сер. жер., р. у И.П. Преснякова в 1875 г., от Мужика зав. Кабанова, дед Ворон зав. А.Б. Казакова, прадед Мужик 2-й, прапрадед Полкан 3-й. Мать Гусыня зав. г. Шкарина. Больше сведений о породе не было».

Сомнения в том, что Степенный – орловская лошадь, не было, так как заводы Кабанова, Преснякова и Шкарина, находившиеся вблизи Хренового, производили рысистых лошадей.

Я могу со слов Н.И. Паншина, сына известного конноторговца И.Н. Паншина, сообщить некоторые данные о Кабановых. Паншин бывал в заводе Кабановых и рассказывал мне, что основатель этого завода был любимым кучером графа А.Г. Орлова-Чесменского и с этой должности назначен в управляющие Хреновским заводом. Как говорили Паншину, завод Кабановых был создан исключительно из хреновских кобыл, десять голов были подарены еще самим графом Орловым. Тогда же Кабанову из хреновских степей был выделен участок земли в две тысячи десятин. Паншин знал два поколения Кабановых. Это были, как он выразился, «девятипудные детины». Особенно хорошо отзывался Паншин об И.И. Кабанове, который был замечательным животноводом: он разводил не только лошадей, но и собак, крупный рогатый скот, птиц. За это его ценил и любил великий князь Николай Николаевич старший, который всегда вызывал Кабанова в Чесменку и там совещался с ним по коннозаводским вопросам.

К несчастью, описи заводов Кабанова, Преснякова и Шкарина никогда не были напечатаны, а так как аттестат Степенного и заводские книги князя Мещерского сгорели, то выяснить происхождение матерей Мужика и Степенного не представлялось возможным.

Только теперь мне удалось разъяснить породу кабановского Мужика. В архиве Г.Д. Янькова имеется несколько подлинных аттестатов лошадей, ему принадлежавших, в том числе аттестат знаменитого хреновского Вероника. Там я нашел аттестат рыжей кобылы Тары завода Дубовицких, р. 1862 г., от Лоскута и Верной. И вот на обороте этого аттестата имеется запись, что Тара в 1872 году была случена с вороным жеребцом Мужиком завода Кабанова, от Ворона завода Казакова. Далее приведена порода матери этого Мужика. Это была кобыла Любушка, дочь Амазонки завода графини А.А. Орловой-Чесменской. Итак, как и следовало ожидать, мать Мужика оказалась не только рысистой кобылой, но кобылой выдающегося происхождения.

Все это теперь имеет лишь академический интерес: Фудутун погиб во время революции, а в Прилепах женская линия Фурии не сохранилась.