Перейдем ко второму вопросу. Согласно записи в заводской книге П.П. Воейкова Ганнибал принадлежал Смесову. По-видимому, Смесов был не только любителем, но и знатоком лошади и не жалел средств на свое увлечение, поэтому ему принадлежали такие знаменитые лошади, как Барсик и Бычок. Полагаю, что Смесов купил Ганнибала уже глубоким стариком, так как едва ли В.Г. Орлов согласился бы продать его раньше. По всей вероятности, у Смесова Ганнибал прожил недолго и дал самое ограниченное число жеребят. По заводским книгам мне известен лишь один сын Ганнибала, родившийся у Смесова, – Любезный, р. 1828 г. Заводская книга Воейкова позволяет нам узнать еще одну подробность: на одной из страниц этой книги изображена схема потомства Любезного. Исходной точкой взят Ганнибал. Его имя обведено большим кружком, и там написано: «Ганнибал караковый кирпичника Смесова». Поневоле вспоминается другой кирпичных дел мастер – Рогов, личность тоже историческая в коннозаводском мире. Из кирпичей его выделки построен Хреновской завод!

…Генеалогическое исследование несколько отвлекло меня от Завиваловского завода. Однако это было необходимо в целях выяснения одного из запутаннейших вопросов нашего коннозаводства, посему я рассчитываю на снисхождение читателей.

В Завиваловке было много очень интересных портретов, в том числе кисти Тропинина. Вообще, Д.П. Воейков был большим любителем искусства, ему принадлежало несколько картин старой школы, а также исключительное собрание гравюр и эстампов. Я невольно вспоминаю слова Коптева о том, что прежние знаменитые коннозаводчики кровных лошадей были страстными любителями картин и некоторые из них имели картинные галереи. Лучшие галереи были у Ф.С. Мосолова, Н.С. Мосолова, графа Ф.В. Ростопчина, князя Н.А. Касаткина-Ростовского и И.П. Петровского. Дмитрий Петрович Воейков не мог конкурировать с ними и сосредоточил свое внимание на гравюрах. Коптев в одной из своих статей упоминал об этой его благородной страсти: «Д.П. Воейков, как известный скаковой коннозаводчик, не имевший сначала столь больших средств, имел несколько картин хороших мастеров, но зато постоянно собирал гравюры с эстампов знаменитых художников; и я часто заставал его по целым часам не сводившим глаз с какого-нибудь редкого эстампа на пожелтевшей бумаге с оборванными краями и стоящего иногда от 500 до 1000 рублей».

В завиваловском собрании было много интересного. Здесь был портрет красно-гнедого Прусака, которого Д.П. Воейков купил лично у В.И. Шишкина. Прусак родился в 1830 году от Атласного и Прусачки, дочери Доброго. Портрет был написан Сверчковым в 1846 году. Жеребец на портрете выглядит свежим, словно ему не более семи-восьми лет, а ему тогда было шестнадцать! Это замечательная по себе лошадь, по-видимому небольшая, чрезвычайно сухая, скорее легкого, чем тяжелого типа, с удивительно приятной красно-гнедой рубашкой. Ф.И. Лодыженский рассказывал мне, что Прусак был любимым жеребцом его деда. Потомки Прусака шли главным образом в гвардейскую конную артиллерию, так они были сухи, кровны и хороши. Однажды я разговорился с известным художником-баталистом академиком Самокишем. Мы говорили о прежних лошадях. И он, как художник, стал восхищаться прежними лошадьми завода Воейкова. Он начал их описывать и подчеркивал их однотипность и удивительную характерную масть. Не было сомнения, что речь шла о потомках Прусака. Это меня настолько заинтересовало, что я сейчас же спросил Самокиша, где он мог видеть таких лошадей. Он ответил, что видел их на рисунках и таблицах в красках в книге генерала Ратча об артиллерии. Это весьма вероятно, так как Ратч был женат на дочери В.П. Воейкова. К сожалению, до сего времени я не мог нигде разыскать эту интереснейшую книгу.

Я хочу привести выдержку из статьи С.П. Жихарева в «Журнале коннозаводства» за 1842 год (№ 9): «…весною появился здесь на бегу на короткое время принадлежащий г. Воейкову гн. жер. Прусак, десяти лет, родившийся в заводе г. Шишкина. Эта лошадь, небольшая и равномерно… хорошо сложенная, могла бы служить типом рысистых лошадей в понятиях настоящего требования как по своему проворству, так и по отменно мастерскому разбору ног. Нам случилось видеть ее в бегу: она более пяти лет находилась в заводе и оставалась все это время без надлежащей проездки, но эта чудная лошадь совершила восемь концов бега (четыре версты) с такою быстротою, с такою силой и с таким равенством движения, что можно было скорее почесть ее машиною, нежели живым органическим существом. На всей дистанции наездник не токмо не прибегал к понуждению, но напрягал все силы, чтобы только умерить ее горячность и давать ей правильное направление. К сожалению, эта лошадь, обреченная в завод, не была пущена в состязания на призы».

Еще один портрет, находившийся в Завиваловке, был написан Сверчковым и изображал Кролика. Портрет был менее интересен, нежели портрет Прусака. Была еще картина посредственного английского художника.

Как сейчас помню рассказ Фёдора Ильича о том, как случайно он нашел жалкие остатки когда-то целого собрания портретов лошадей, принадлежавших Д.П. Воейкову. После смерти Варвары Дмитриевны картины убрали на чердак. Прошло с тех пор много времени. Фёдор Ильич окончил службу в Кавалергардском полку и вернулся в Москву. Решив восстановить завод, он вспомнил о портретах и стал их искать. Старый слуга посоветовал посмотреть на чердаке. Однако на чердаке портретов не оказалось. В конце концов три портрета отыскались на чердаке, но не в Москве, а в тверском имении Лодыженских.

После революции Лодыженский вынужден был их продать. Меня в это время в Москве не было, и они поступили для продажи к г-же Рерберг, муж которой давал уроки живописи. Так как все антиквары в России и люди, причастные к искусству, знали, что я покупаю портреты лошадей, г-жа Рерберг написала мне. Обстоятельства сложились так, что я смог попасть в Москву только месяца через два после получения письма. Портреты были уже проданы.

У Ф.И. Лодыженского хранилась крайне интересные «Записки отставного гвардии подполковника Дмитрия Петровича Воейкова», написанные в 1860 году. Целью этих записок, как сообщал автор, было желание рассказать родственникам о некоторых приобретенных им знаниях по коннозаводству. Записки начинались сведениями автобиографического характера, а затем Воейков излагал свои взгляды на то, как надо выбирать в завод жеребцов и кобыл, как содержать маток. Записки были напечатаны в «Журнале коннозаводства» в 1901 году. Хранились в Завиваловке и заводские книги Д.П. Воейкова. Они велись удивительно аккуратно, были в роскошных сафьяновых переплетах, на толстой бумаге с золотым обрезом. Лодыженский очень бережно относился к ним, книги хранились в конторе в отдельном шкафу, запертом на ключ. Я слышал, что судьба пощадила завиваловскую усадьбу и завод. Уцелели ли эти книги, мне неизвестно. Я сделал несколько попыток их изъять, но ни на одно свое письмо я не получил ответа.

Завод А.И. Рымарева

С Алексеем Ивановичем Рымаревым я был знаком по Москве. Одно время он не пропускал общих собраний Московского бегового общества, и там мы встречались. В те годы он был уже знаменитым коннозаводчиком и пользовался большим авторитетом. Рымаревские лошади имели спрос. Они были не только резвы, но и очень хороши по себе, а потому их охотно раскупали. Барышники высоко ценили рымаревскую лошадь, и у лучших конноторговцев можно было всегда найти лошадей завода.

Лично меня этот завод не очень интересовал. В генеалогическом отношении рымаревские лошади не представляли никакого интереса.

Свой завод А.И. Рымарев основал в начале 1870-х годов. Дело происходило так. У старика Рымарева было несколько сыновей, которых он держал в ежовых рукавицах. Старшим был Алексей, и все они были охотники до лошадей. Рымаревы – это купеческая семья, обосновавшаяся с давних времен в Моршанске и торговавшая хлебом. Разбогатев, отец Алексея Ивановича купил несколько имений в Тамбовской и Саратовской губерниях, так называемых степей (имения без построек), где поставил хутора и стал вести хозяйство с большим успехом. Его дело перешло к сыновьям, и только после смерти отца они начали очень осторожно, как люди расчетливые, заводить конные заводы. В одном имении, которое досталось А.И. Рымареву, было несколько рысистых кобыл и жеребец. Лошади разводились по простоте и шли на нужды саморемонта. Дочери трех кобыл-родоначальниц почти все были оставлены в заводе. С этого начался знаменитый впоследствии рымаревский завод. Стоит посмотреть, что представляли собой эти три кобылы.

А.И. Рымарев

Кобылу Ловкую, дочь Полкана (порода в описи не объяснена), по существующим тогда правилам нельзя было признать даже рысистой. Литая и Чародейка были дочерьми Кролика. Кролик – серый жеребец, р. 1852 г., завода С.Д. Полторацкого. Мать – Лисица от Полканчика завода Пушкина. Кролик бежал. Отец Кролика, вероятно, не имел ничего общего с орловской рысистой породой, а его мать была в лучшем случае полукровной кобылой: происхождение Лисицы явно арабское. Иначе говоря, ни Кролика, ни его двух дочерей признать рысистыми нельзя.

В заводе Пушкина была арабская кобыла Жеманка, и ее дочь Мальвина случалась с рысистыми жеребцами. Невольно вспоминается знаменитый соллогубовский Табор: не здесь ли секрет происхождения женской линии Табора? Граф Соллогуб так излагал происхождение Цыганки, от которой родился Табор: «Цыганка от Добродея Хреновского завода, бабка – Шпага от Кота завода г-на Пушкина». Ни разу и ни при каких обстоятельствах граф Соллогуб не показал дальнейшую женскую линию Цыганки. Не потому ли, что там присутствовали Мальвина, Жеманка и прочие пушкинские лошади нерысистого происхождения? Это весьма возможно, принимая во внимание исключительную сухость и отнюдь не орловский тип Табора, а равно и верховое направление некоторых его приплодов. Это лишь догадка. Чутье генеалога мне почему-то подсказывает, что женские линии Кролика и Табора сходятся именно в этом пункте.

С.Д. Полторацкий никогда не был рысистым заводчиком, а его отец был англоманом и владел большим заводом в Калужской губернии, где разводил английских лошадей. Приведу строки из воспоминаний М.И. Пыляева о старике Полторацком: «У известного Д.М. Полторацкого, владевшего превосходным конным заводом в Калужской губернии, в Авгурине, страсть до всего английского доходила до того, что когда император Александр I посетил Авгурино для обозрения его сельского хозяйства, то в плуги были запряжены шестерки английских лошадей в изящной упряжи и пахота на них производилась в присутствии императора. Комнаты в его доме, как и конюшни, содержались в необыкновенной английской чистоте, полы были так вылощены и натерты, что бурмистр в своих тяжелых, подбитых гвоздями сапогах в комнаты не допускался, для него было прорублено окно в стене, выдающейся в сени. В известный час он высовывал свою голову с бородой для доклада и приема распоряжений своего барина».

Старик Полторацкий был одним из крупнейших коннозаводчиков своего времени, и данные о его заводе мы находим у Цорна (1823). Полторацкий, между прочим, купил 10 рысистых кобыл у генерал-майора Чесменского, побочного сына А.Г. Орлова. Эти кобылы, по словам Цорна, происходили от известного вороного Любезного, принадлежавшего графу А.Г. Орлову-Чесменскому, и от прочих лучших его рысистых жеребцов. Весьма возможно, что Кролик, родившийся уже у сына Полторацкого, происходил по женской линии от одной из этих кобыл. По словам Рымарева, Кролик был очень хорош по себе. Это верно, иначе им не пользовался бы сам Рымарев, а потом братья Плотицыны.

Алексей Иванович говорил мне, что формы кобыл, которые легли в основание его завода, были замечательны. Он настаивал на том, что они были рысистые и происходили кругом от лошадей Смесова. Мы уже знаем, какой знаменитый охотник был сам Смесов и каких выдающихся лошадей он имел. Свои заводские книги он вел весьма небрежно, и опись его завода никогда не была напечатана. Поэтому происхождение рымаревских родоначальниц изложено столь лаконически. Я считаю, что это были действительно замечательные кобылы, иначе с течением времени их потомство было бы выбраковано из завода.

Немногие коннозаводчики начинали свою деятельность с таким пестрым, чтобы не сказать сомнительным в смысле происхождения, материалом, как А.И. Рымарев.