– Так, ну что ж. Пока мне удалось познакомиться с дородной коллекционершей антиквариата. А еще я встретила парня, который, кажется, подводит себе глаза.

– Это называется гайлайнер[2], – подсказывает она.

– Ага. Ладно. – Я потягиваюсь и шагаю к двери. – Я бы сказала, что это полная тупость, но тем не менее на него приятно смотреть. И я даже не знаю – это его подводка красит, или он симпатичный вопреки макияжу.

– По крайней мере тебе хотя бы есть на чем задержать взгляд.

Я обхожу жутковатые пятна на полу и иду в коридор. Уже закат, но свет никто не зажег.

– А как у тебя дела? – спрашиваю я. Линдси достался бесценный дар – нормальная жизнь. Я просто купаюсь в лучах ее благополучия. – Летние курсы? Подготовка к колледжу? Очередной экзотический язык? Музыкальные инструменты? Спасение отсталых африканских стран?

Она покатывается со смеху. Ее легко насмешить.

– Ты воображаешь меня каким-то многоруким, все успевающим Шивой.

И тут я чувствую, как в кармане скребется архивный листок.

Алекс Кинг, 13.

– Потому что ты и есть многорукий Шива.

– Мне просто нравится чем-нибудь заниматься.

Тогда приезжай сюда, думаю я, убирая листок. У нас тут точно не соскучишься.

Я слышу легкое бренчание гитарных струн.

– Это еще что такое?

– Я настраиваюсь.

– Линдси Ньюман, ты что, говоришь со мной по громкой связи, чтобы можно было одновременно гитару настраивать? Ты же ставишь под угрозу священную неприкосновенность наших с тобой интимных разговоров!

– Расслабься. Родители уехали на званый вечер. Час назад торжественно оделись и отчалили. А твои как?

На кухонном столе я обнаруживаю две записки.

На одной нацарапано: «В магазине! Люблю, мама».