– Хватит. Прекрати.

У меня начинает болеть сердце.

– Я понимаю, что тебе нужно личное пространство. Но и о дисциплине нельзя забывать. Ведь у нас семейное предприятие…

– Но оно никогда не станет семейной мечтой.

Она вздрагивает, как от удара.

Я хочу стать бесчувственной, ничего не ощущать и не понимать. Не видеть страдания на ее лице. Хочу стать обычной юной девицей, эгоистичной и ограниченной. Ведь М. была бы именно такой. Ей бы требовалось личное пространство, чтобы сполна насладиться своим горем. Ей хотелось бы бунтовать просто потому, что ее предки слишком отсталые, а не потому, что мама словно напялила окостеневшую маску грустного клоуна, а папа превратился в тень отца Гамлета и пытается раствориться в воздухе. Она бы отдалилась от них по собственному желанию, а все ее мысли занимали бы мальчики и школьные разборки, но не охота на затерявшиеся Истории мертвых и не борьба с жуткими видениями, переполняющими старую квартиру.

– Прости меня. – Я пытаюсь как-то исправить положение. – Наверное, Коллин права. – Я с трудом говорю эти неискренние слова, а они словно пытаются заползти назад мне в горло. – Может, мне требуется немного больше времени, чтобы настроиться на нормальный лад. Все так переменилось. Но я не пытаюсь искать оправданий.

– Так где ты была?

– Я разговаривала с соседкой. Мисс Анджели. Она пригласила меня к себе, мне не хотелось быть невежливой. Мне показалось, она очень одинока. У нее такая замечательная квартира, полная антиквариата. Я посидела у нее, мы выпили чаю, и она показала мне свои коллекции.

Дед назвал бы это «экстраполяцией». Дается намного проще, чем грубая ложь, – ведь в ее основе отчасти содержится правда. И дело даже не в том, что мама уже не может назвать это бесстыжим враньем – а в том, что я сама ощущаю себя не столь виноватой.

– Ой. Ну, это было… очень мило с твоей стороны, – говорит она с несчастным видом: я предпочла чаепитие с незнакомкой общению с ней.

– Надо было мне следить за временем. – И все же, почувствовав себя виноватой, я добавляю: – Прости меня. – Устало потерев глаза, я поворачиваюсь к своей комнате. – Я пойду, разберу вещи.

– Все будет хорошо, – вдруг говорит она. – Это будет приятное приключение. – Если папа ухитрялся произнести эту мантру жизнерадостным тоном, из мамы эти слова словно вышибают дух. Они звучат отчаянно. – Мак, я тебе обещаю. Приключение.

– Я тебе верю, – сдаюсь я. И понимая, чего она ждет, я складываю мышцы лица в улыбку и добавляю: – Я тебя люблю.

От этих слов на языке остается странный привкус. Шагая в сторону своей комнаты и верной кровати, я удивляюсь: почему? И только укрывшись с головой одеялом, понимаю – лишь эти мои слова не были ложью.

Мне двенадцать, еще полгода – и я стану настоящим Хранителем. Мама в бешенстве от того, что ты опять «где-то» поранился. Она подозревает, что ты напился, подрался и вообще отказываешься достойно стареть. Ты спокойно прикуриваешь сигарету, поправляешь рукой спутанные седые волосы и позволяешь ей верить в эту чушь. Верить, что ты лез на рожон и напрашивался на неприятности.

– Это очень тяжело? – спрашиваю я, дождавшись, когда она, бушуя и крича, вылетит из комнаты. – Выносить столько лжи.

Ты глубоко затягиваешься и точным щелчком стряхиваешь пепел в раковину, зная, что там его все равно заметят. Ведь тебе уже нельзя курить.

– Не так уж тяжело. Солгать просто. Но становится очень одиноко.

– Что ты имеешь в виду?