Одно лицо, один недуг, размышляла она. Недуг, благодаря которому ни тот, ни другой не могли иметь потомство. И тем неменее они не просто похожи, как могут быть похожи отец и сын. Они идентичны! Даже больше, чем Гроссе с Гроэром, поскольку Гроссе достиг возраста человека, запечатленного на фотографии. Вывод напрашивался сам собой, но Клара отказывалась в это верить.

Она знала, что в институтах Аненербе предпринимались первые попытки клонирования, причем не мышей или овец, а сразу человека. Она помнила признание Гроссе, что, создавая Гроэра, он руководствовался записями отца. Считалось, что наука в те военные годы не доросла еще до таких высот генной инженерии, как клонирование живого организма. Тем более человека. Впрчем многие тайны нацизма остаются неразгаданными по сей день. Гроссе говорил ей, что отец не успел завершить свои опыты. Выходит, он ошибался. Выходит, успел. Выходит, он пользовался опытами по созданию себя самого! Опытами, которые Макс Отто, опередив свое время как минимум на полсотни лет, успел-таки довести до конца. Выходит, что этот самый Отто был гением. И Эрих Гроссе – абсолютное его повторение.

Теперь Кларе стало наконец ясно, почему он по сей день помешан на нацизме, почему исповедует его идеи. Гроссе не знал и никогда не видел своего отца, но признавался ей, что постоянно ощущает в себе его присутствие. Тогда как о матери, которой, как выясняется, у него никогда и не было, он даже не думал.

Интересно, была ли в курсе его бабка, задумалась Клара. Ведь она не могла не знать о бесплодии сына, если это послужило причиной двух его разводов.Поделился ли Отто с матерью своей невероятной удачей, передавая ей на воспитание суррогатного внука? Судя по тому, что она прятала его ото всех и не разрешала жить дома, что дала ему другую фамилию – знала.

Упершись острыми локтями в колени и зажав зубами большие пальцы рук, Клара тупо смотрела на фотографию, раскачиваясь, как маятник, вперед – назад, вперед – назад. Она силилась осмыслить полученную информацию, но только глубже и безнадежнее увязала в ней, как в зыбучих песках или трясине.

Ведь ей нужно было не только понять, но и попытаться свыкнуться с мыслью, что всю свою жизнь она любила не самого человека, а чью-то искусственно созданную копию. Что этот кто-то – гений и преступник в одном лице, давным-давно умерший – продолжает жить в теле ее возлюбленного, а теперь и мужа, мыслит его мозгами, говорит его словами... целует ее, обладает ею. И более того – распоряжается ее судьбой.

Оставался и еще один вопрос, на который у Клары не было ответа. А известно ли самому Гроссе, кто он? Ведь если он завладел лабораторными записями "отца", значит он должен все про себя знать. Было бы нелогично предположить, что Макс Отто не расписал в них свой триумф, свой беспрецедентный успех. Правда Гроссе мог даже мысли не допустить, что выращенный нацистским ученым клон и есть он сам. Но в таком случае зачем было лгать, что отец не успел довести свой опыт до конца?

А если все-таки знал, тогда как объяснить презрительно-высокомерное отношение Гроссе к своему собственному клону? "Гроэр не человек в общепринятом смысле слова, – доказывал он ей. – У него нет законного права на жизнь. Я вырастил его в колбе, как какую-нибудь спору или микроб." Тщеславный и заносчивый Гроссе, одержимый манией величия, не мог произнести такие слова. Ведь они в равной степени относятся и к нему. Неужели он перешагнул через свою гордыню лишь для того, чтобы убедить Клару не воспринимать его клона всерьез? Он мог пойти на это только в том случае, если был абсолютно уверен, что ни одна живая душа никогда не узнает тайну его собственного происхождения.