«Жена выступила в защиту Фольмера: „Что бы ни говорила миссис Лекс, в делах любви он никогда не вел себя как пещерный человек!“» — гласил один из газетных заголовков. Август Фольмер страдал от унижения. Раньше он наслаждался положительными отзывами в прессе, особенно после открытия криминалистической лаборатории в Лос-Анджелесе. Пару лет назад Фольмера очень вдохновили невероятные успехи Оскара Генриха при расследовании дела об ограблении поезда в Сискию. Однако теперь репортеры с остервенением накинулись на начальника полиции. По его словам, это была настоящая травля. Газетчики даже требовали, чтобы Фольмера подключили к полиграфу — той самой машине, с помощью которой допрашивали Уильяма Хайтауэра, обвиняемого в убийстве отца Хеслина, однако начальник полиции не согласился. «Дело слишком серьезное, чтобы превращать его в спектакль ради общественного внимания. Мне бояться нечего: хоть с детектором лжи, хоть без»{407}, — заявил репортерам Фольмер.
Оскару Генриху все происходящее казалось фантасмагорией, он сгорал от стыда за одного из ближайших друзей — человека, которым восхищался за выдающиеся аналитические способности и высокую нравственность. «Пожалуйста, не спеши выносить суждение по этому поводу, — обращался Оскар к матери. — Он сейчас немного выбит из колеи из-за неожиданного удара, но в итоге докажет всем свою полную невиновность»{408}.
В ходе разбирательств по такому же иску химик Чарльз Шварц заявил, что не ухаживал за молодой женщиной{409} и вдобавок обвинил другую сторону в попытке кражи формулы искусственного шелка. «Все это затеяно лишь с одной целью — дискредитировать меня и мой бизнес. Но я положу конец их планам!»{410} — заявил он репортерам. Кроме того, будто бы неделю назад кто-то уже пытался вымогать у химика десять тысяч долларов.
Оскар подозревал, что Шварцу грозят крупные неприятности. Оскорбленная женщина может пойти на что угодно, лишь бы наказать жестокого возлюбленного. Впрочем, обвинения истицы звучали малоубедительно — слишком велик был авторитет Шварца.
Леон Анри Шварцхоф родился в 1887 году во Франции, в городе Кольмар, защитил докторскую степень по химии в Гейдельбергском университете в Германии, затем работал в Красном Кресте в Алжире, а во время Первой мировой войны, служа в рядах французской армии, получил звание капитана. После ранения в одном из боев вышел в отставку и вскоре в Англии, в Дерби, встретил молодую вдову военного, Элис Орчард Уоррен. У пары родилось трое сыновей, и Элис Шварц молилась о стабильном достатке; супруг, которого она звала Анри, уверил, что его изобретение сделает их богачами: «Настанет день, моя дорогая, и мы получим очень много денег. А пока наберись терпения. Мои усилия вот-вот принесут плоды»{411}.
Шварц был энергичным высоким и стройным мужчиной с коротко остриженными коричневыми волосами и добродушной улыбкой. Обаяние и острый ум помогали химику завоевывать инвесторов и влиятельных друзей, которых он убеждал, что идея производства искусственного шелка из древесного волокна принесет многомиллионную прибыль. Проектом заинтересовались крупные бизнесмены и банки, которые вложили средства в Тихоокеанскую целлюлозную компанию. Шварц тут же приобрел заброшенную перчаточную фабрику в Уолнат-Крике и устроил там рабочий кабинет и лабораторию.
В июле 1925 года Чарльза Шварца по-прежнему донимали в связи иском — мисс Адам требовала от него семьдесят пять тысяч долларов в качестве компенсации за причиненный ущерб. И все же химик имел все основания для радости. Он сообщил владельцу химического завода, что коммерческое производство искусственного шелка озолотит их, но сейчас требуется еще немного времени, чтобы усовершенствовать формулу.
Поздним вечером 30 июля, одетый в желтый защитный халат, он работал в лаборатории на втором этаже. Из соседнего помещения ярко светил керосиновый фонарь. Шварц так и не потрудился провести в двухэтажное здание электричество или газ. Ночной сторож{412} начал регулярный обход территории. Шварц нанял его в первую очередь для поимки шпионов от конкурентов, надеявшихся украсть секретную формулу. Химик пригласил сторожа в лабораторию и велел до завтра не появляться в здании.
— Я собираюсь поэкспериментировать с эфиром. Думаю, вам лучше переночевать в другом месте. Эфир, знаете ли, штука непростая{413}, — предупредил Уолтера Гонсалеса Шварц.
Вместо того чтобы насладиться семейной трапезой дома, химик отправился на ранний ужин с приятелем. Шварц рассказал другу о своем страшном сне, в котором незнакомец в черном проникает в лабораторию и бьет его по голове. Химика мучали видения, и он боялся, что это дурное предзнаменование. По возвращении в лабораторию Шварц позвонил жене и сказал, что скоро выезжает домой. А затем связался с деловым партнером, сообщив, что вечером формула будет готова, и попросил уведомить прессу.
Прозрачная жидкость выплескивалась из чана на дощатый пол{414}. Шварц знал, что вещество крайне летуче, но пренебрег опасностью. Керосиновый фонарь шипел и мигал, его огонек отражался в одном из многочисленных окон лаборатории. Через десять минут здание сотряс мощный взрыв. Ударной волной дверь лаборатории сорвало с верхних петель, окна разлетелись вдребезги. С криком «Доктор!» ночной сторож помчался обратно в лабораторию. Гонсалес схватил огнетушитель и ринулся в гущу пламени. Вскоре послышался вой сирен пожарных грузовиков. На полу в лаборатории бушевали метровые языки пламени.
Гонсалес среагировал очень быстро, но сделать было уже ничего нельзя. Чарльз Шварц — химик, так опасавшийся врагов, — превратился в обугленный труп на полу собственной лаборатории.
«Летними вечерами с виллы моего соседа доносилась музыка. Мужчины и девушки появлялись и исчезали, словно мотыльки, в полумраке его сада среди вздохов, шампанского и звезд»[44]{415}. В 1925 году вышел в свет литературный шедевр Фрэнсиса Скотта Фиц— джеральда «Великий Гэтсби». Увы, роман не получил признания, став жертвой плохих рецензий, и в первый год книгу почти не покупали. Прекрасно написанный социально-критический роман со временем стал символом излишеств и упадка «ревущих двадцатых»{416}.
Молодежь США разучивала новый танец под названием чарльстон, Гарлемский ренессанс в Нью-Йорке ознаменовал всплеск интереса к афроамериканскому сообществу и его культуре, а стиль «ар деко» выражал современные архитектурные решения эпохи. Однако 1925 год был временем светлых надежд не для всех американцев. Фермеры по-прежнему боролись с нищетой, вызванной пять лет назад обвалом цен на сельскохозяйственную продукцию. Кредиторы отбирали фермы, оставляя сельских жителей без средств к существованию. Многие шахтеры оказались не у дел. Рекордное количество американцев уехало в крупные города, что повлекло за собой рост урбанизации. В городах все больше женщин устраивались на работу, многие из них становились конторскими служащими.
Жизнь развивалась быстрыми темпами: появлялись новые телефонные аппараты, радиоприемники, кинофильмы со звуком, более современные автомобили. Чарльз Линдберг совершил первый в мире одиночный трансатлантический перелет. Новейшие технологии соединяли американцев из разных уголков страны. Традиции понемногу забывались, хотя сухой закон все еще действовал. Многократно выросла потребность в инновационных товарах.
Во время «ревущих двадцатых» в больших городах открывались универмаги, в которых покупателям предлагался широкий ассортимент программ кредитования и рассрочки. Объемы потребительских кредитов достигли исторического максимума. Изобретатели вроде Чарльза Шварца легко получали ссуды — причем вне зависимости от целесообразности проекта; казалось, запасы денег неисчерпаемы.
Незадолго до гибели Шварц пообещал спонсорам, что произведенный по его формуле шелк обойдется в два раза дешевле других тканей на основе целлюлозы. Химик продал акции компании, и вскоре инвесторы потребовали результат. Шли месяцы, а он лишь прикрывался отговорками и просил еще денег. «Я верю в свое изобретение, — убеждал инвесторов Шварц, — но мы не можем начать производство на гроши. Нужно больше денег. В таких вещах спешка неуместна»{417}.
В 1925 году Америка еще бодрилась, однако факторы, которые приведут к Великой депрессии, уже зрели и усиливались. Совсем скоро Оскар Генрих и криминалистика в целом, как и вся страна, в полной мере ощутят страшные перемены.
Самоубийство Августа Генриха в 1897 году мучило Оскара и его мать бо́льшую часть жизни. Оба переживали из-за денег, правда, по разным причинам. Выйдя второй раз замуж через несколько лет после смерти Августа Генриха, Альбертина по-прежнему волновалась, хватит ли средств на оплату счетов. А Оскара удручала нестабильность собственных доходов — лежащее на его плечах финансовое бремя частенько оказывалось непосильным даже для успешного криминалиста. Оскару неоднократно приходилось признаваться матери в нехватке денег, чтобы объяснить, почему высылает ей за месяц столь скромную сумму. «Я вышлю тебе еще чуть позже, как только поступят деньги, — обещал он Альбертине. — Мне заплатят около двух тысяч. Я должен был получить их месяц назад. Основная часть суммы перечисляется через правительственные счета, поэтому я не могу ускорить процесс»{418}.
Оскар с матерью обсуждали его поездки, сыновей, расследования преступлений. Когда в возрасте семидесяти лет Альбертины не стало, Оскар разом лишился любящей матери и близкого друга. Она понимала, чего стоили сыну некогда допущенные финансовые промахи, ибо до конца жизни расплачивалась за ошибки собственного мужа. «Только что потратил почти пятнадцать тысяч долларов, — писал Оскар матери незадолго до ее смерти. — Алчность кредиторов не имеет границ: проценты выросли, штрафы тоже»{419}.