Облазили весь Пало-Альто, но там за эти деньги продавались такие страшные сараи, что просто отвращение возникало. Пожаловались риелторше. Она посоветовала обратить внимание на Лос-Альтос. Правда, самые простенькие дома там стоят от 450 тысяч и выше, но выставленных на продажу лотов больше, да и вообще город лет на 15–20 позже застраивался, чем Пало-Альто, и там уже другой строительный стандарт. Да и нам Лос-Альтос удобнее во всех отношениях, поскольку дочь не хочет менять школу. Вы, говорит, дом покупайте, но так, чтобы школа осталась той же самой.

Ладно, начинаем шуровать по Лос-Альтос. Как это выглядит? Берешь газету, выписываешь адреса в выбранном ценовом диапазоне и объезжаешь по выходным, когда там open house. И тоже картина безрадостная: либо гаража нет, в спальню переделан, либо дом стоит на шумном перекрестке… Но как-то раз едем мы по улочке с одних смотрин на другие и видим табличку: дом открыт для просмотра. А у нас даже адреса этого нет в списке! Заходим и просто влюбляемся. То, что доктор прописал! Спрашиваем цену. – «Пятьсот тысяч». – «Уходим!» – говорит жена решительно.

По дороге я объясняю ей: «Послушай, лишние 50 тысяч – это всего пятерка сверху при 10-процентном даунпейменте. То есть вообще ничего!» (Даунпеймент – это часть покупной цены, которую платят наличными сразу в момент покупки дома. Остальная часть суммы выплачивается моргиджем или другим финансовым займом.) Но дадут ли нам моргидж?

Звоню Леше (который у себя весь институт связи принимал, он теперь моргидж-брокер), объясняю ситуацию. Лёша говорит: «Справимся, с учетом доходов от бизнеса». Он знает, как это показать в нужном ключе.

К 10 августа, когда запланирована встреча с Руфиной, мы заключаем сделку и готовимся к переезду в собственный дом примерно в октябре, пока все необходимые документы пройдут через банк и Title Company.

10 августа, вечером после работы, в половине восьмого или около того, я прихожу в школу. Идут занятия, и мы садимся в кубике Руфины. Она как-то неуклюже лебезит и причитает, что всё, как договаривались, остается только документ подписать. Принимаюсь читать подготовленный документ на полутора страницах. Читаю вслух, шепотком, не спеша. Руфина поддакивает после каждой фразы: «Вот видишь, я же говорила». Чувствуется, что происходит какое-то паскудство, это читается в лице и фигуре Руфины, в её причитаниях, но я ещё не понимаю, какое конкретно. Дохожу до строчек, где кардинально изувечена моя доля. И я начинаю понимать, почему Руфина так мерзко выглядит и так странно себя ведет: она обманывает! Сказала, что все написано в точном соответствии с нашей устной договоренностью, и солгала. Сознательно солгала, сволочь! Я готов придушить ее на месте. Но вместо этого говорю спокойно, как мне кажется: «Мы не так договаривались».

Руфина начинает заламывать руки и заливаться слезами о своих малолетних чадах, обобранных мною. Я говорю, что подписывать документ не буду, и встаю, чтобы уйти, устал очень. На что Руфина голосит с таким видом, будто я ее на большой дороге подстерег с вилами: «Правь текст документа, как тебе угодно!»

Я ручкой пишу сверху над строкой свой вариант, как должно быть, и рядом с правкой ставлю свои инициалы. «Нет, – говорит Руфина, – этого недостаточно. Мой адвокат сказал, что для того, чтобы он мог продолжить работу над этим документом, на нём должна быть твоя подпись, что ты согласен с изменениями и возражений не имеешь». Всеми фибрами души ощущаю подставу, но мне не нужно ничего сверх того, о чем мы с ней устно договорились. Я написал: «С изменениями согласен» – и поставил подпись.

В этот момент я ещё ничего не знал о новых партнерах Руфины, но уже тогда понимал: денег мне не видать. Это раз. Реальные обороты бизнеса я не узнаю никогда и проконтролировать не смогу. Это два. Руфина сделает все, чтобы мне не платить, и это ясно как божий день, – три.

Я пришел домой и рассказал все жене. Вместе мы пришли к выводу, что подписывать соглашение, в выполнение которого не верим, нет смысла. Около одиннадцати вечера я позвонил Руфине и сказал, что никакого окончательного документа мы подписывать не будем. Никакой договоренности о моем выходе из бизнеса у нас больше нет, я передумал. Она страшным голосом закричала что-то о моей неблагодарности, но я повесил трубку, и мы с женой пошли думать, как быть дальше.

В принципе нам от Руфины ничего не надо. Отбоя нет от желающих у нас учиться. В доме, который мы практически уже купили, есть здоровенный гараж на две большие машины, с отдельным входом с улицы и отдельным туалетом. Десять компьютеров там отлично встанут, еще и место останется. Больших оборотов нам не надо, а стольник за год мы, не напрягаясь, заработаем. Поэтому никаких обязательств о неконкуренции мы на себя не возьмём. С паршивой овцы, то есть с оставляемого Руфине бизнеса, нам бы шерсти клок: например, компенсацию за половину стоимости оставленного оборудования. За эти деньги мы сможем оборудовать на новом месте компьютерный класс.

Помочь нам с Руфиной договориться вызвался тот самый московский товарищ, жена которого училась вместе с женой Гайдара. Не хочу вдаваться в детали переговорного процесса. Тошно и мерзко было смотреть на эту подлую, насквозь лживую тетку. Обсудили детали, договорились, что Руфина подготовит новое соглашение, и разошлись. Условия нашего окончательного развода выглядели так:

• партнеры расходятся, и каждый из них ведет бизнес самостоятельно;

• никто из партнеров не может утверждать, что он продолжает тот бизнес, который они вели совместно;

• Руфина выплачивает Михаилу 50 % стоимости оборудования (по цене покупки);

• заработанные совместно отсроченные платежи, включая последнюю, незавершенную еще группу, будут поделены поровну;

• последняя группа будет доучена Михаилом;

• Руфина переводит аренду автомобиля на себя или третью сторону, чтобы он не числился на кредитной истории Михаила;

• Руфина производит сбор отсроченных платежей с совместно обученных студентов.

Я предлагал сбор денег поручить моей жене. Она очень организованный и аккуратный человек, у нее есть свободное время. Но Руфина в чудовищной истерике, не оставлявшей шансов на договоренность, вцепилась в сбор денег. Она боялась, что я воспользуюсь контактами с выпускниками, чтобы агитировать их в свою пользу. Более того, она хотела иметь доступ к выпускникам, чтобы рекламировать себя.