Как только кокон снова был образован, Алма снова отобрала ее у меня, и, как ни странно, ребенок успокоился.
— Она тоже любит чудовищ, как я, — Алма усмехнулась и вдруг, буквально впервые за последнее время, обратилась ко мне.
— Как думаешь ее назвать?
До меня не сразу дошел смысл ее слов.
— В смысле назвать? Алма, у нее уже есть имя. И наверняка есть семья!
Жена покачала головой и сильнее прижала к себе ребенка.
— Ее семью только что сожрал мой несостоявшийся возлюбленный. Она останется со мной. Та женщина, ее мать, наверняка хотела, чтобы ее защитили. Она умерла, спасая ее.
Ох, глупое чудовище!
— А бабушка? Дедушка? Тетя. Она должна быть с семьей, как ты не понимаешь! Так принято у людей.
Мне показалось, она меня сейчас за эти слова задушит.
— Она останется со мной!
— Нет, Алма! Если мое слово имеет хоть какой-то вес в этой пещере, то она вернется домой!
Восемь лет спустя.
— Пап, а оленьи глаза съедобны? — девочка палкой тыкала в труп оленя, которого я собирался разделывать, и как раз точил ножи, пока она приставала ко мне.
— Я не знаю. Спроси у мамы.
Теперь палка тыкнула в бок мне.
— Ты же знаешь, что ее тут нет! Так съедобны или нет!?
Серые глаза уставились в меня. Еще так нахмурилась, как злая лисица. На лису, она, кстати, и впрямь была похожа. Такая же рыженькая, шустрая и неугомонная.
— Мари, — я бросил ножи, — я не знаю. Давай их сварим, ты их съешь, и мы поймем, съедобны они или нет.
Как всегда, на любой рискованный эксперимент, она соглашалась с удовольствием.