Я прочитал книжку Киселева, записал и распечатал последнюю беседу и позвонил ему с предложением встретиться. Он согласился. Мы зашли в его кабинет, и я сразу заговорил о Николаеве:

— Вот думаю, Алексей Иванович, где Николаев набрался такой культуры? До четырнадцати лет учился в гимназии, а дальше, с 1917 года началась революция. Где тут учиться? Но он сидит в Сочи, в снимаемой комнате, читает в подлиннике греков и римлян... А в это время полыхает Гражданская война. В голове не укладывается...

— Я считаю, — почему-то понижает голос Киселев, становясь серьезным, — это мама его приучила. Чуть что: садись заниматься. Я представляю себя в этом возрасте. Мама кричит из окна: «Леша, уроки сделал?» — а я в футбол гоняю во дворе и только отмахиваюсь: успею еще... А его Евгения Владимировна держала строго...

— Сложно представить... Николаев ведь в Гражданскую войну успел поработать медбратом в тифозном госпитале, потом — голодная Москва, а он учится в институте, затем получает второе образование. Позавидовать такой дисциплине можно.

— Он до глубокой старости остался таким. Едем в поезде, я с девушками знакомлюсь, а он — за книжкой или достанет тетрадь — и записывает наш отдых в стихах. Идем в походе, видит склоненный ствол дерева, тут же считает: так, длина ствола примерно метров пятнадцать, угол наклона тридцать градусов, посчитаем напряжение у корня... Это какая же силища должна быть у корней!.. Или, если опоздает на кафедру, тут же включается в работу: «Лешенька, прости, на 10 минут опоздал, ну, давай, посмотрим, что там у тебя... да, да... материалы, режимы...» Если чего-то не понимал, смело обращался за помощью:

— Петр Николаевич, хочу задать вам пару вопросов по пайке. Я, знаете ли, недавно ею занимаюсь. Тут рядом со мной специалист, он в пайке практическую сторону знает, а я в теории сварки понимаю. Но эти режимы мы еще не освоили. Не могли б вы нам помочь?..

Учился он всю жизнь и так, что многие бы позавидовали. Бывало, спрашиваю его:

— Георгий Александрович, вы в гимназии двоек не имели?

— Ни в гимназии, ни в институте, да и троек не имел.

— Ну, тогда вы не студент.

— Правда? Почему же, Лешенька? — спрашивает наивно.

Помню его буквально перед смертью — лежит парализованный, а все старается еще чего-то успеть. Смотрит на меня пронзительно:

— Лешенька, уходить уж пора, а жизнь не пускает... Вот рецензию обещал, надо написать.

Не мог он по-другому.