— Знаешь, Сережа, — продолжает Киселев, — встречал я его знакомых, академиков. От иных, как, например, Патон, веет духом сосредоточения, чем-то неземным. А про Николаева не сказали б мы, что он гений, и талантом выдающимся не обладал, но образованность — высочайшая. По работоспособности, потрясающей обязательности ему не было равных.
— Разве это не проявление таланта?
— Тут большую роль сыграло воспитание. Мама помогла стать ему полноценным и сильным. Зато и держала в ежовых рукавицах, пока была жива.
— Возможно, от Евгении Владимировны он и перенял это редкое качество учительства. И стал не биологическим, а научным, духовным отцом для многих...
— Да. Посмотри, скольких «детей» он после себя оставил: не десятки — сотни. Слава Волков, Алешин, Винокуров и Сагалевич (ушедший из жизни) молятся на него. Отец столько не сделает для детей, сколько он сделал для нас. Поэтому Георгия Александровича каждый день вспоминаем. Созваниваемся между собой, будто его родные:
— Леш, ты сегодня к Георгию Александровичу идешь?
— К трем часам...
— А я к двенадцати пойду...
И приезжаем: кто цветочки положить на могилу, кто в тишине с ним поговорить. Нет его давно, а ведь идем. Может, женись он, заведи детей — не сделал бы столько для других. А может, наоборот, расцвел бы — кто знает?
— А о чем Николаев говорил перед смертью? — перевожу я тему разговора. — Меня заворожила его последняя беседа о космосе...
— Он до последнего боролся за жизнь. Лежал в академической больнице, старался гулять. Любил ходить, опираясь на меня. Глянет в чью-то сторону: «Этот скоро уйдет, потому что не поднимается с постели...»
А потом сам слег, парализовало его. Поначалу надеялся: встану, мол, но вскоре понял: не встанет. Все говорил мне:
— Пора, Лешенька, куда уж... — и тут же: — А вот рукопись надо прочесть, обещал.
— Было ощущение, что перед смертью он стал видящим. Человеком с космическим сознанием. Это так не вязалось с его материализмом...
— Он был глубоко верующим.
— Что вы говорите?!!
— Да, да. Я понял это давно. Шуткой этак начинает повторять: «Отче наш, иже еси на небеси...» Все христианские заповеди он знал назубок, говорил, что их в гимназии выучил. Теперь я понимаю, что и жить он старался по ним.
— По вере был христианин?
— Истинный.
— В церковь ходил?