Что ж, я вернулся из реабилитационного центра и сказал: «Знаете что, ребят? Психолог в клинике считает, что я так и буду продолжать употреблять, если буду находиться с вами, так что если вы все не протрезвеете, то я сам уйду, создам новую группу и оставлю то же название».

Я уехал в клинику, но больше этого никто не сделал. Брэд не поехал. Джоуи не поехал. Том не поехал. Джо продолжал жить как обычно. Тим Коллинз боялся слишком сильно давить на Джо, да и вообще, он с первого дня был в постели Джо, потому что они с его девушкой знают, как порадовать менеджера. Тим Коллинз тесно общался с Джо, когда тот ушел из Aerosmith, и поэтому Тим позволял ему оставаться у себя дома и опустошать бар. В конце концов Джо все-таки отправился на реабилитацию в больницу «Борнвуд» в Бруклине, Массачусетс, после рождения сына Тони в октябре 1986-го.

Очередной ебучий инцидент на сцене произошел в Спрингфилде, Иллинойс, во время тура Back in the Saddle поздним летом 1986-го, когда посреди концерта я просто перестал петь, сел на край сцены и где-то час рассказывал анекдоты, но потом концерт отменили. Я был на грани. Опять.

Я отправился на детокс в «Чит Чат» в Вернерсвилле, Пенсильвания – прекрасная клиника, – осенью 1986 года. Там не использовали никаких препаратов, влияющих на настроение, а вместо этого давали клонидин. Клони-хренов-дин снижает давление. Тебе не хочется двигаться; ты настолько апатичен, что у тебя не хватает сил на приступ, а именно это больше всего пугает, когда ты отходишь от наркотиков. На бензо – валиум, ксанакс и все такое – просто ужасные отходосы. Я даже никому не говорил, что мне их кололи. Я думал, что мне кололи героин. В бостонской клинике метадона я снизил дозу до пяти миллиграммов, но по-прежнему принимал бензо – в огромных дозах, снюхивал тоннами. Я не говорил, что принимаю, и выходил из себя, но на клонидине было так спокойно. Мне клеили клонидин, и я был просто мррр-вррр-мррр, в гипнотическом состоянии. Я не мог проснуться, я не мог заснуть, у меня не было сил, я врезался в стену, просто пытаясь пройти через дверной проем. Еще там давали кветиапин и габапентин, это ненаркотические антипсихотические лекарства для людей, которые отходят от наркотиков. Я накрывался одеялом и закутывался в кокон. Фактор Стивена Тайлера все еще присутствовал, но мне было плевать, смотрят на меня другие пациенты или нет. Идите на хуй! Отвалите!

Когда ты отходишь от этого шума в полном отсутствии эмоций, периферия открывается все больше и больше. Мне говорили: «В палате нельзя хранить еду». Но я, конечно же, должен был нарушить все правила. Я принес яблоко, грушу, банан и персик и положил у койки. Когда ты на тяжелой наркоте, у тебя пропадает обоняние. Тебя покидают самые глубокие и сокровенные вещи. Как ты можешь чувствовать, если у тебя весь шнобель в порошке? Когда я заметил, что обоняние начало возвращаться, почувствовал заплесневелый, сладкий аромат яблока, груши, персика и банана, то заплакал.

Пока ты проходишь детоксикацию, ты должен верить во что-то другое, кроме жажды таблеток, и, блядь, блядь, мне срочно нужно закинуться. Можешь забыть о какой-то Высшей силе, но во что-то верить придется, иначе тебя снова засосет в грязь. Надо попытаться увидеть вещи с другой точки зрения. Сейчас я нахожусь на расстоянии тридцати световых лет от того человека, которым был тогда, и все же двенадцать лет спустя мне снова пришлось измениться.

Наркомания, терапия, рецидив… ад детоксикации. «Господи, пожалуйста, забери эту боль, я сделаю все что угодно, Господи, пожалуйста, не надо больше!» В реабилитационном центре у меня была вся эта хрень, которая влечет за собой великие моменты прозрения. Мы снова в верхней полой вене, направляемся к сердцу. Мы летим к океану!

И вот однажды в коридоре я увидел плакат. Там рассказывалась история одного человека, который переживает кошмарное путешествие, а под конец находит прозрение. Я так походил на этого человека. Я поставил себя на его место. Он на вершине горы в метель, снег и ад. Продолжает идти, угрюмо толкаясь вперед. Думает, что умрет, и молит Бога о спасении. Каким-то образом он спускается с горы и оказывается на берегу. Там тепло и солнечно, он идет и благодарит Бога за спасение, но когда смотрит вниз, то видит следы только одной пары ног. Он говорит: «Бог, почему ты меня оставил?» Внезапно появляется Бог и говорит: «Я не бросал тебя, это мои следы. Я несу тебя!»

Когда я это прочитал, то пошел в свою палату и расплакался, блядь. Нам всем нужно что-то или кто-то, что будет нести нас: мама, любовь, рок-н-ролл. Для этого почти двадцать лет были наркотики, я плавал в этом дерьме. Потом меня несли жены… и моя группа.

Но хватит о Боге (пока что) – давайте поговорим о другой религии, в которой мы не разбираемся… Аэросмитизм! Все протрезвели – на пару лет, максимум три. Потом некоторые люди в группе снова начали принимать, но не в таких количествах, как раньше, – зачастую это было настолько незаметно, что я об этом даже не знал. Я знаю только то, что получил из-за этого двенадцать лет.

А в 1987 году мы написали Permanent Vacation, наш лучший альбом за десять лет – и первый, который мы написали трезвыми. В нем были Rag Doll, Angel, Magic Touch и Dude (Looks Like a Lady). Мы понимали, что вернулись, и начали с моей песни Heart’s Done Time – мой боевой клич индейцев Троу-Рико, завывание городских сирен и два поющих кита-убийцы, которых записали в Ванкуверском аквариуме. О дааа!

Мы работали над Permanent Vacation, и я обсуждал сэмплы с Тоби Фрэнсисом, нашим звукарем на тот момент. Ты нажимаешь на кнопку, и вся музыка, которая проигрывает в этот момент, сэмплируется на пару секунд, а потом этот кусок можно вырезать, обработать и вообще сделать с ним все что угодно. Нам с Джо это очень понравилось, и мы решили купить такую штуку. На следующий день Тоби принес эту машину и попытался показать нам, как она работает. Я нажимаю кнопку «запись», и, о боже, все записывается! Я высунул язык и подул, Блллллллт… Снова нажал на кнопку и сохранил этот звук. Я играл на барабанах, все записалось, и пошел к клавишам… сыграл пару нот, тоже записал.

Джо начал играть на гитаре, и я случайно что-то записал. Потом нажал «плей», и оттуда прозвучало «пра-па-па», и это идеально вписывалось в ритм. Я такой: «Сохрани. Это же охуенный звук!» Бог в деталях.

Я сказал Тобби, чтобы он сохранил этот фрагмент, и убедился, что он не потерялся, может, потом мы засунем его куда-нибудь в альбом. Он это сделал, мы это сделали, а остальное – уже история. Не знаю, хорошо это или плохо, но это звук похож на слово «банан», такая маленькая штучка в начале песни Dude Looks Like a Lady («Чувак, который выглядит как дама»). Я велел Брюсу Фэйрберну влепить этот эффект в начало песни. Просто услада для ушей, а особенно круто, когда группа начинает играть.

У меня в голове крутились слова: поиск, лукавый и потаскушка, чтобы заполнить пробелы. Я придумал фразу. Сначала она была «В поисках женщины». Ну да, конечно… Я не могу засунуть такое в песню. В целом я мог вписать любую фразу, даже что-то вроде: «и вот я ищу твой старый адрес». Конечно, лучше всего, когда мне есть за что зацепиться, например за рифф Джо Перри, что-то вроде крючка. Я обдумывал несколько вариантов, прошла минута… я сидел с Джо и сказал: «Чувак, который выглядит как дама». Как только я окунулся в безумие, песня родилась сама.

Тогда я понял, что слово «чувак» впервые проникло в мой мозг. Я помню момент, когда впервые услышал, как это слово повторяется снова и снова. «Йоу, чувак, да, чувак, да, чувак!» Я дружил с MÖ tley Crüe. Мы все остановились в «Трамп Интернэшнл» в Нью-Йорке, и они хотели пойти в клуб. Я сказал: «Да, давайте, пошли!» Мы забрались в лимузин и немного приняли. Это был 1991 год, год Чувака. В Нью-Йорке эта чуваковая мода начала распространяться, как вирус. Что-то типа:

– Чувак! Приве-ет, чувак. Чувааак.

– Чувак, ну ты пиздец!

– Чувак, дружище, чувак, не, ты даешь, чувак, вот это шмотки.