Начало конца наших отношений с Сириндой произошло странным образом. Я отвел Терезу и ее сестру Лизу на ужин в ресторан под названием «Близняшки» – он на Ист-Сайде, и там ели только близнецы. Это очень интересная картина. У меня гастроли, нам готовят еду, и какой-то парень замечает меня и говорит: «Это же Стивен Талларико!» И в следующую секунду об этом уже написали в газете, Сиринда все узнает и хочет подать на меня в суд и развод. И эта выходка в тот вечер… все испортила. Наверное, она любила меня, но не умела ничего делать для себя. Можно было бы написать любовную историю о том, как она любила меня настолько сильно, что это причиняло боль, поэтому мы все время ссорились и она приходила в отчаяние. Я бы хотел, чтобы это было правдой, но это не совсем наша история. Мы ссорились с глазу на глаз, мы ссорились по телефону, она кричала на меня, я кричал на нее – спустя пару лет родилась новая песня, которая вошла в альбом Done with Mirrors, The Reason a Dog…

Было что-то вроде:

– Знаешь что? Иди ты на хуй! Приезжай сюда и…

– Сиринда, тебе надо успокоиться, – сказал я.

Она для меня была слишком властной и эмоциональной, хотя не то чтобы я сам был тихоней и комнатным цветочком. Мы ссорились и дрались как кошка с собакой, и в конце концов все развалилось. Я сказал ей это по телефону:

– Дорогая, мне кажется, у нас ничего не выходит, так что давай разойдемся и все решим хорошо?

И в конце концов именно это мы и сделали. Ей, естественно, не понравилось, что я встречаюсь с Терезой. Она ревновала и и и и и и… что еще я могу сказать, чтобы с моей стороны все выглядело красиво, а с ее – нет?

Я был женат на Сиринде двенадцать лет. Это долгий срок, хотя физически вместе мы провели от трех с половиной до четырех. Я жил в Нью-Йорке… Сиринда осталась в Санапи. Когда она приезжала в Нью-Йорк с Мией, я прятал Терезу за холодильником и все такое. Между нами все было очень плохо. Я пытался протрезветь; она все еще была под кайфом. Мы официально развелись в сентябре 1987 года. Через год мы с Терезой поженились.

К тому моменту Элисса тоже пропала. Родители упекли ее в дурку. Новой подружкой Джо стала Билли Полетт Монтгомери – я познакомил их с Терезой. Они подружились. Эй, а это может сработать.

Но я забегаю вперед. Rock in a Hard Place занял только 32-е место в чартах осенью 1982-го. Первый раз за два года мы снова были в дороге, с Джимми Креспо и Рики Дюфаи, но это была катастрофа, и я снова попал в реабилитационный центр в «Хейзелдене». Четыре блядские, адские ночи воздержания. Я знал, что задумали эти ублюдки. Я позвонил Дэвиду Кребсу: «Вытащи меня отсюда нахрен. Я смотрел те фильмы. Дьявольские научные эксперименты! Одержимость духами! Гипнотические трансы! Они хотят извлечь моих демонов, которые привели меня к власти, наркоманию и всемирно известный нарциссизм. И как я должен писать стихи без моих демонов? У них тут стоят машины, которые высасывают все твои творческие соки, а потом они продают их японцам!» Я так отчаянно скучал по этому наркотическому кайфу, что просто вертелся на месте, пока голова не закружится, только чтобы почувствовать, как начинает действовать наркоз, это покалывание в мозжечке. Пятьсот долларов и быстрая лошадь – вот что мне всегда было нужно.

Ничего удивительно, что «Хейзелден» не помог – я тогда не понимал. Прошли годы и еще несколько реабилитаций, прежде чем я смог понять. Тогда я получал только опыт общения с людьми. Я артист, я знаю, как работать с публикой. Когда я был в «Хейзелдене», Тереза приехала меня навестить и принесла мне бухло из самолета. Я ушел из палаты и все выпил. Это был самый ужасный отходняк в моей жизни. От меня пахло спиртным, и мне было стыдно показываться взрослым. Меня за это не наказали, но мне все равно было стыдно, что я так опозорился.

Боже, к 1983 году у меня не было ни денег, ни будущего, не считая дальнейшего падения в преисподнюю. Мне казалось, что я слышу голос Страшного суда: «Прости, братан, ты уже спел свою арию». Я делал все, что клялся никогда не делать. В 1976-м, когда я читал про парней, который потеряли все и спустили миллион баксов, чтобы нюхать все подряд, я говорил: «Это никогда не произойдет со мной». Но в конце концов я снюхал двадцать миллионов. Я снюхал свой «Порше», я снюхал свой самолет, я снюхал свой дом и лежал в этой помойке из наркотиков, бухла и чувства потерянности.

Дэвид Кребс сказал, что я теперь банкрот, и платил мне по двадцать долларов в день, видимо, чтобы обуздать мою наркоманию. Из этой ситуации я вышел простым способом – дал водителю лимузина чаевые в двести долларов. Он брал себе пятьдесят, а остальное я тратил на наркотики. Я настолько свихнулся, что, когда меня обворовывали – парень приставил пушку к моему рту, – мне было плевать, выживу я или умру. Я и так был наполовину мертв.

В итоге мы с Терезой переехали в отель «Горэм». Тереза каждый день ездила в Алфабет-сити, Ист-Виллидж, и покупала мне наркотики. Потом я встретил одного из наших охранников, и он сказал:

– Ты что, сбрендил? Все можно купить на Девятой авеню.

– Чушь собачья! – ответил я.

А он такой:

– Девятая авеню! Ты вообще? Девятая авеню – это место, где продают дурь. Все это знают!

– Ну, а я не знаю! – сказал я. – Покажи!

Я сел в его «Корвет», он купил мне пакет, мы поехали обратно в отель, я вывалил все на зеркало, и там была чертова куча! За двадцать баксов? На двадцать долларов можно было купить больше, чем пять стандартных биндлов из центра. Так что около года мы закупались там. Мы покупали по пять, иногда по семь, но в основном по шесть пакетов от одного и того же парня. Он продавал дурь в больших белых конвертах. Мы прожили в этом отеле сорок недель. Мы сохраняли конверты, и когда все заканчивалось, мы выворачивали их на зеркало, и набиралась хорошая такая доза. Этого хватало, чтобы у нас с Терезой не началась ломка. У всех марок героина были какие-то сумасшедшие названия: «Яд», «Жирдяй», «Горячая девушка», «Генерал Уэстморленд», «Туалет».